Безумная тоска

– Тедди. Помню, точно слышал. Офицер. Офицер Уиндем.

Уиндем улыбнулся:

– Жрать охота. Да и по времени перерыв. А ты как?

– Денег нет.

– Я угощаю. – Уиндем поднял рацию, взглянул на Джорджа. – Да ты еще и босиком. Ничего, я что-нибудь придумаю. Один-восемь, двигаюсь семь-семнадцать на… – он посмотрел на часы, – на ноль-три-двадцать-два. Прием.

– Вас понял, один-восемь. Лэнгленд обнаружен, прием?

Уиндем посмотрел на Джорджа.

– Парень со мной, едем на семь-семнадцать, затем я отвезу его домой, прием.

– Вас понял, мать Тереза, прием.

– Конец связи.

Уиндем отвез его в «Иден Рок» на Пост-роуд. Когда они вышли из машины, он велел ему подождать, открыл багажник и достал пару полицейских ботинок:

– Вот, держи. Велики будут, но ничего, дошлепаешь.

Полчетвертого, утро, но здесь были люди, и кое-кого Джордж знал, и знал, что они не натуралы, в такой час и в таком месте других не бывало, и они с почти комичной поспешностью выпрямились, будто крутанув ручку веселого шума вниз, увидав, что следом за Джорджем вошел коп. Да, объясниться будет нелегко. Это из-за матери. Он уже слышал, как скажет это. Они поймут. Просто пробормотать пару слов, отвернуться. Вот блядь… Справа от входа в закусочной была большая зала, освещенная тремя большими стеклянными люстрами, столики и стулья с круглой спинкой были обиты красным, а слева вдоль окон тянулась длинная стойка, где обычно садились Джордж, Уиндем и местные, из тех, что помоложе и потолковей. В одной из кабинок было свободно. Официантка заигрывала с Уиндемом, называя его «дорогой». Он заказал бургер со швейцарским сыром и беконом в ржаной булке, чашку томатного супа, картошку фри.

– А тебе чего? – спросил он.

– Чизбургер.

– Давай делюкс, – предложил Уиндем.

– Чизбургер делюкс.

– Как тебе его приготовить, детка? – Уиндем был «дорогой», он был «детка», ну прямо опрятная счастливая семейка.

– Средней прожарки.

– Чеддер?

– Да. Можно, пожалуйста, майонеза добавить?

– Конечно, детка. – Она подхватила меню. – Чаю со льдом?

– Ага, – кивнул Уиндем.

Джордж согласился.

Уиндем сел и посмотрел на него. Так сразу и не поймешь, сколько всякой херни должен носить и таскать с собой коп, пока не увидишь, как он раскладывает все это на столике, чтобы просто усесться. Одна рация, судя по виду, весила фунтов восемь. Уиндем выкрутил громкость на минимум; еле слышное бормотание прерывали помехи.

– Я должен составить протокол и прикрепить к тебе соцработника.

– Мне восемнадцать.

– Нет, тебе семнадцать, восемнадцать тебе будет через месяц.

Джордж вопросительно взглянул на него: откуда ему все известно?

– Все есть в архиве. Мне передали по рации. Как бы там ни было, тебе должно быть восемнадцать, но если так, ты подпадаешь под статью о применении насилия против матери, хотя не думаю, что делу дадут ход. Но судимость сильно осложнит твою жизнь. Колледж, работа. Тебя спрашивают, задерживался ли ты по подозрению в уголовном преступлении, а не признали ли тебя виновным. И ты обязан сказать «да». Так что лучше оказаться в категории трудных подростков.

– Не хочу я ни в какие категории.

Уиндем, тщательно подбирая слова, заметил, что, сломав плечо матери-алкоголичке после того, как мать-алкоголичка попыталась забраться к нему в постель, он не сможет просто взять и отделаться от этого дерьма и снова скрести и натирать воском корпус шестидесятивосьмифутового ялика какого-нибудь богатого типа. Ему придется найти друга, у которого можно будет пожить, пока не закончится учебный год, и вот тут пригодится соцработник.

– А что, дома будет полный пиздец, если ты у кого-то поживешь остаток года, а потом съедешь в общагу колледжа?

– Пиздец будет точно, насчет полного не знаю, – ответил Джордж.

– Видишь ли, если соцработник и кто-то вроде меня, может, кто-то из начальства, скажет твоей матери, что будет так, ей придется с этим смириться. Все можно сделать на добровольной основе, не меняя твоего правового статуса, без геморроя.

Когда они наелись, Уиндем отвез его домой, мать еще не вернулась из больницы. Из его комнаты пропали трусы. Даже сквозь боль и в такой неразберихе она сообразила, что нужно от них избавиться. Одурела, как ебаный дикий кабан. Хитрость почище лисьей: она бы этих лисиц на завтрак жрала. Он стянул с кровати простынь, улегся на одеяле. Включил радио. Ночной нью-йоркский эфир Вина Скелсы – Allman Brothers, потом The Band, о’кей, но потом поставили Pink Floyd – биение сердца, мужской смех, женский крик, и он перевернулся и выключил радио. Стало тихо, он лежал на спине в темноте. Ветер трепал ветви дубов за окном, они скреблись по крыше, и желтый уличный фонарь отбрасывал бледные тени на потолок и стены, тени трепещущих листьев, похожих на кающихся грешников в ритуальном танце.

Он много чего рассказал Анне, не все, конечно же, и этого хватит. Удержаться было нелегко, он помнил все до последней детали, каждое мгновение, каждый образ, голова кишела ими, словно крысами.