Безумная тоска

– Мы лишились обоих детей: сперва Марка, потом тебя, – сказал отец. – Что мы такого сделали? Чем заслужили это?

Она хотела сказать, что причина в том, что они бездушные, но это было бы слишком жестоко и не совсем справедливо, судя по его виду сейчас. Сколько страдания в его лице после всех этих лет. Господи, и почему ей было так жаль его? Вот что с тобой делают мужчины: отцы, мужья, любовники, все подряд. Проявляют так мало чувств, пока ты не изголодаешься, а когда соизволят проявить, ты их прощаешь и принимаешься утешать. Да в пизду. В пиз-ду.

– Когда Марк ушел из дома, после звонков, когда время растянулось и вы мерили его минутами без Марка, часами без Марка, днями без Марка, месяцами без Марка, а затем годами без Марка…

– Мы… – он попытался что-то сказать.

– Нет, – оборвала его она, – нет, дай закончить. Это было нормально, неизбежно, и у меня душа разрывалась от этих страданий и до сих пор разрывается. Из-за этого у меня до сих пор нет семьи. Я должна была уйти от этого. Мне приходилось отгораживаться от этого, пока я еще жила с вами, и…

– Но что мы могли сделать?

– Побороть в себе это горе со временем, работать над этим, не давая ему себя поглотить. Могли бы, я не знаю, жизнь свою ебаную заново начать. Или попытаться снова жить ради своей дочери. Ради живой, настоящей дочери, нового центра вашего мира, а не просто напоминания, заменителя среди всей вашей тоски. Но ведь о таком не попросишь, это же невозможно, так ведь? Марк не умер, его не похитили, и он не лежал в коме после того, как нажрался в хлам и разбился на машине с друзьями-подростками, он просто ушел из дома, не звонил и заставил вас ждать. Двадцать лет.

И до того, как она смогла помешать этому, ее накрыло, захлестнуло волной, и она разрыдалась, судорожно всхлипывая, слезы стекали по щекам, падали на колени, из носа текло, а рот раскрылся, не в силах выговорить слова, которые нужно было сказать, снова и снова звучавшие в ее голове: «Я люблю своего брата, я люблю своего брата, я люблю своего брата. Куда он пропал? Где мой чудесный брат?»

Но она никогда так и не произнесла их.

Спустя год после свадьбы у Берта выдалась свободная неделя для медового месяца. Назад, в la bell’Italia[89]. Начало в Риме (у нее было больше свободного времени, Берт нагнал ее во Флоренции), конец в Венеции. Там было просто невероятно. Анна ждала чего-то менее правдоподобного, думала, что все рассказы о ней высосаны из пальца, но нет: свет был воистину благословенным. Квинтэссенция воплощенной красоты: свет и форма. Форма, приданная камню, скульптурам, бесконечное разнообразие цвета в пределах определенных оттенков, от песочно-желтого в Риме, красного крипича, терракоты и темно-серого на севере до бледного розовато-лилового и цвета запекшейся крови на ветшающих стенах Венеции. Они сели на поезд от Флоренции до Падуи – оставались в Падуе, чтобы сэкономить на отеле. В Венеции все было дорого, но в других городах, с курсом доллара один к восьми сотням лир, все было дешевле некуда, хорошие комнаты в пансионе за двадцать тысяч лир, полный обед на двоих из трех блюд, вино, фрукты, кофе, немного сыра за тридцать пять. Меньше двадцати долларов. В Венецию они ездили то на поезде, то на автобусе. Кто-то из итальянцев говорил: езжайте поездом, автобусом в два раза дольше, а другие говорили: садитесь на автобус, приедете в два раза быстрее, чем поездом. Каждая поездка занимала около тридцати минут. Итальянцы с поразительной настойчивостью давали советы, каждый из которых оказывался в корне неверным.