Но чего он не мог понять, так это как его когда-то прекрасная, заботливая жена стала холодной и далекой, режущей его по живому каждым своим обвиняющим взглядом, избегая каждого его прикосновения, как будто он обжигал как кислота. Он пытался утешить ее — пытался, чтобы они смогли утешить друг друга. Но она нашла утешение сначала в алкоголе, затем в наркотиках, ну, а потом пошла по рукам, побывав с каждым мужчиной, который польстился на нее в городе. А их было много. Так много, что однажды он просто потерял им счет. Она часами бродила по холмам, появляясь дома поздно ночью с веточками в волосах и пустыми винными бутылками на заднем сидении машины. Люди отворачивались, когда проходили мимо него на улице, не желая, чтобы он видел жалость в их глазах. Но он все равно видел.
А потом, когда прошло около года со смерти маленькой Ханны, Мелисса просто исчезла. Он проснулся в пустой постели, и прождал ждать весь следующий день, когда она ввалиться обкуренная или под кайфом, или пьяная, и от нее будет нести случайным сексом и чужим мужским одеколоном. Но она так и не вернулась домой. Ни в эту ночь, ни в какую другую. Никто больше ее не видел. Цирк-шапито был в городе на той неделе; два представления в день, в потрепанном шатре, с парочкой акробатов и депрессивным слоном. Люди начали поговаривать, что она сбежала с цирком, этакое клише, которое нашли забавным только несколько злопыхателей.
Но Лиам подумал, что наверно так оно и есть. Она месяцами твердила, что не может здесь находиться, жить преследуемая тенью их прежде любимой дочери, воспоминания о счастливых днях бередят ей душу. Горе и наркотики изъели ее душу и тело, пока не осталась только оболочка с сухими, потрескавшимися губами и немытыми рыжими волосами. Это осталось от ее прежней красоты, которая однажды привлекла его внимание в набитой людьми школьной столовой в старшей школе.
После того как Мелисса исчезла, Лиам непрерывно искал ее полгода, обзванивал патрульную полицию по всему штату, проверял каждый отчет об умерших от передозировки и каждый список неопознанных тел, которые появлялись в больнице или морге. В конце концов, он сдался и нанял частного детектива, но тот не смог найти и следа — даже ни малейшего доказательства, что ее кто-то видел с цирком, после его последнего выступления в Данвилле.
Со временем Лиам окончательно прекратил поиски, и ощутил почти облегчение, что не нашел ее, и в то же время он терзался чувством вины от того, что испытывал это облегчение. Вся его жизнь теперь вертелась вокруг работы, и он делал все, чтобы спасать других, потому что не смог спасти двух самых дорогих для него людей. До недавнего времени так и было, пока внезапно ему не стало казаться, что он вообще никого спасти не может.
Он никак не ожидал увидеть Мелиссу снова; и уж точно не ожидал ее увидеть при таких обстоятельствах, она выглядела бледной и почти такой же нездоровой, как и в тот день, когда ушла, хотя значительно чище и одета получше, ее хрупкая красота просвечивала сквозь оболочку, как солнце сквозь утреннюю дымку.
И каким, черт возьми, образом она связана с Майей и Питером Каллаханом?
***
От шока Баба не могла пошевелиться, когда Питер Каллахан назвал изящную рыжеволосую женщину женой Лиама. Она знала, что ей нужно сосредоточиться на Майе, но все что ее сейчас волновало это слово "жена", которое звенело эхом у нее в ушах.
То, что Лиам был так же поражен, увидев эту женщину, как и Баба, было небольшой компенсацией. Его лицо было бледно-зеленым, как стены позади него, а его большие ладони были сжаты в кулаки. Она видела насколько напряжены его мышцы на шее и плечах, будто мягкая человеческая плоть была заменена на плохо обработанный мрамор.
Одна ее часть желала подойти и стать позади него, поддержать его осторожным прикосновением. Другая же, хотела убить на месте и закопать расчлененное тело, где никто и никогда его не найдет. Будучи неуверенной, какая часть победит, если она пошевелится, она просто стояла и смотрела, как рушится его мир.
Рот Лиама открылся и закрылся, как будто он пытается подобрать нужные слова, но отвергает все подходящие варианты. В результате он просто прямо спросил:
— Что ты здесь делаешь, Мелисса?
Плечи рыжеволосой были тоже напряжены, и румянец окрасил ее бледные щеки. В любом случае, чтобы здесь не происходило, это не походило на счастливое воссоединение. Но это знание не сделало Бабу ни на йоту счастливее. Ее желудок сжался в предчувствии беды, было ощущение, что осколки стекла впились в ее душу.
— Я услышала о том, что случилось, — тихо сказала Мелисса, но каким-то образом ее было слышно и на другом конце комнаты. — Я должна была прийти.