Безумное благо

Однажды ночью мы все-таки занимались любовью в этаком полусне. Мы не двигались. Я все еще был в ней. Я прижал ее к груди, и она залилась слезами. Я говорил ей: тише, тише, – гладя ее по волосам, прилипшим от пота ко лбу. Она успокоилась; всхлипывала все реже. Наконец, уснула. Я повернулся набок, туда, где цифры радиобудильника слабо светились синим; мой мокрый и сморщенный пенис покоился у меня на животе. Тогда я понял, что потерял ее. Прежде она не плакала.

Малый задний ход. Вы застегиваете на все пуговицы свою оксфордскую рубашку. Это всегда было выше моего понимания – люди, которые застегивают верхнюю пуговицу, не надевая галстук. Вы что, из деревни приехали или как? Марка рубашки: «Брукс Бразерс». Вы, конечно, удалились от света, но все-таки. Черт знает что носить не станете. Сегодня вам не очень хочется бриться. Сделайте это. Да, да, сделайте это. Смелее. Это не займет много времени. Мод ужасала моя небритость, знаете ли. Ее это просто выводило из себя. В таких условиях о поцелуях не может быть и речи. Вот видите, чем вы рискуете. Ну вот, теперь я уже даю вам дружеские советы. Не брейтесь ни в коем случае, и гори оно все огнем. Пусть ваши серые щеки станут жесткими, как наждак. Вы старичок, напоминающий мне дедушку с рекламы «Макдоналдса».

Я не хотел унизительных признаний. Мне достаточно было простой правды.

– Это трудно, – сказала мне Мод.

Она не знала, с чего начать. Позади маячили наши общие воспоминания. Теперь они казались неуместными, как личные безделушки, расставленные в гостиничном номере. Она выбрала обед в ресторане на Мадлен, где подавали лучшую в городе икру.

Она уходила. Незачем было к этому возвращаться. Я даже не был зол. Я говорил с ней обо всем, что мы пережили вместе. Я подлил ей немного белого вина, которое она любила: «Шатонёф-дю-Пап» 1995 года. Она подвинула вперед руку по скатерти. Я накрыл ее своей. Она не убрала руку. Ее глаза так блестели, что казалось – они полны слез. От этого ее взгляд становился потерянным; вам это тоже сразу в ней понравилось. Никто не мог перед этим устоять.

Она не хотела говорить правду мне в глаза. Мне нужно было лишь слегка включить воображение. Может быть, Мод чересчур любила деньги или, по крайней мере, то, что они позволяют делать. С ней следовало бы уехать туда, где нет магазинов, в рай, где никто не слыхал о существовании кредитных карточек. Она хотела жить своей жизнью. Я никогда не понимал толком, что значит это выражение. Теперь я знаю: в общем и целом оно равноценно пожеланию удачи тем, кто вас любит. Мод улыбнулась мне. В ее улыбке была жалость и какая-то усталость. Мне она не понравилась. О, нет, мне она совсем не понравилась.

Мод вышла из ресторана. На улице лил дождь. Я видел через стекло, как она остановилась на секунду, чтобы раскрыть зонтик. Затем исчезла в воскресной толпе. Я наполнил бокал белым вином и выпил до дна. Мод свое вино так и не допила. Она никогда не допивала порцию целиком. Я тоже вышел на улицу. На перекрестке была припаркована полицейская машина. Чуть поодаль стояли автобусы жандармерии. Манифестация еще только ожидалась. Я застегнул ворот плаща.

Продолжение было тягостно-банальным. На улице Мезьер я оскорблял Мод, как никогда прежде никого не оскорблял. Никогда не думал, что мне придется употребить когда-нибудь такие слова. Даже не осмеливаюсь их здесь воспроизвести. Мод не отвечала. Она была уверена в себе. Ее выбор был сделан. Я вел себя отвратительно. Это можно оправдать, но гордиться тут нечем. Я позволил себе опуститься до низости. Печаль и смирение должны были прийти позднее. Я говорил себе это, чтобы утешить самого себя. Это ничего не дало. Хотел бы я, чтобы все было цивилизованно. Хотел бы я потерять ее без драмы, нежно похлопав по попке. Я был не способен на это. Наши родители не учат нас, как вести себя в подобных ситуациях. «Береги себя». Вот что она сказала мне, уходя. При том, что она никогда не употребляла это выражение.

В тот вечер по телевизору показывали документальный фильм о смерти Мэрилин Монро.[65] Что вы делали 5 августа 1962 года?

Так закончилась наша красивая история. Мод оставила мне квартиру со всем ее содержимым. Забрала только свои диски и одежду. Видеокассеты я мог оставить себе. Книги тоже. Ее родители развелись, когда ей было десять, и она присутствовала при разъезде с грузчиками, которые беспрестанно спрашивали, что куда отправлять. Это зрелище ранило ее. Ее отец, в конце концов, хлопнул дверью. «Разбирайтесь сами со своими коробками!» Она хотела оградить нас от этого.