Безумные русские ученые. Беспощадная наука со смыслом

Уже при советской власти, которую Павлов поначалу не принял, в 1925 году знаменитый физиолог при своей лаборатории открыл 2 клиники: нервную и психиатрическую. Им было показано, что целый ряд нарушений душевной деятельности, как, например, шизофрения, по своей природе представляет собой не что иное, как подчеркнутое выявление так называемого «охранительного торможения».

Это учение позволило Павлову построить рациональную терапию душевных заболеваний, которая в основном покоилась на его исследовании действия бромистых соединений на нервную систему. Было показано также, что «охранительному торможению» помогает длительный наркотический сон.

Особенно интересным достижением последних лет работы Павлова по высшей нервной деятельности было изучение наследственных свойств отдельных типов нервной деятельности. Для решения этого вопроса Павлов значительно расширил свою биологическую станцию в Колтушах, на которую советское правительство отпустило ему более чем 12 миллионов рублей. Здесь ставились опыты со скрещиванием собак разного типа нервной деятельности с обязательным изучением последующего потомства. Было найдено, что условия воспитания, которые изменялись в ходе опытов, во многом определяют характер поведения животного и иногда могут значительно замаскировать его основной конституциональный тип, то есть врожденные особенности.

Известно, что образ профессора Преображенского в знаменитой повести «Собачье сердце» М.А. Булгакова буквально списан с Павлова. Судя по всему, социальным экспериментаторам, большевикам, очень импонировали смелые изыскания всемирно известного естествоиспытателя – отсюда и такие колоссальные суммы, выделяемые на лабораторию и на содержание знаменитой «Башни молчания». Каким-то странным образом эта башня ассоциируется с «Черной башней» Лютера, в которой основоположник протестантизма и смог сформулировать первые принципы новой протестантской этики в далеком XVI веке.

Желание изменить сам тип нервной деятельности живого организма путем скрещивания напоминает известное пророческое предупреждение Ф.М. Достоевского: «…говорите вы, сама наука научит человека, что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следовательно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко…».

В тоталитарном режиме изыскания Павлова оказались очень даже ко двору. У человека уже не оставалось никаких лазеек, чтобы сохранить хоть в какой-то степени свой внутренний мир без проникновения туда взора всевидящего ока «Большого брата». Уж не из павловских ли изысканий по части шизофрении пышным цветом расцветут затем знаменитые «психушки»? И здесь вновь стоит вспомнить художественный опыт М.А. Булгакова. Именно в такое чистое и светлое заведение и попадает сначала поэт Бездомный, который вдруг встретился на улицах Москвы с таким не вписывающимся в материалистические философские рамки явлением, как дьявол, а затем и сам Мастер.

Знаменитые «Павловские среды» стали своеобразным отчетом по вопросу лечения шизофрении. Когда читаешь эти мрачные страницы, то перед глазами встают лица шизофреников, которых великий физиолог собирался лечить бромом и гипнозом. Сейчас стало известно, что шизофрения – это не только наследственное заболевание, но и еще заболевание социальное. Люди с так называемой «подвижной психикой» при определенных социальных условиях вполне могут оказаться в психиатрической лечебнице. Пациенты Павлова – это не только больные по наследственным признакам, но и страдальцы чья чувствительная душа не смогла приспособиться к условиям сталинского режима с его тотальной слежкой, насилием и доносительством. Под невыносимым давлением социума они ушли в свой внутренний мир и навсегда замкнулись там. Павлов же словно задался целью вытащить этих людей из своеобразной «внутренней» эмиграции и тем самым лишить их хотя бы призрака свободы. Мы верим, что физиолог исходил из своих исключительно научных интересов, что он не имел никаких корыстных целей или желания услужить режиму.