Безумные русские ученые. Беспощадная наука со смыслом

Иными словами, Циолковский, будучи лишен звучащего слова Учителя, автоматически лишался широкого охвата знаний, передаваемых из поколения в поколение культурных традиций (пусть даже и ложных, но играющих роль канона, образца, основания). Эти знания, которые передавали на уроках и лекциях гимназические учителя и преподаватели университета, должны были пояснять вычитанное в книгах, должны были указывать на важные вехи пройденного человечеством. Устная речь и приобщает к цивилизации. Мы помним, прежде всего, того первого учителя, который нам открыл глаза на книги, который указал тропинку. Без такого учителя исследователь, пусть даже и самый талантливый, опираясь только на то, что сам вычитал в книге, неизбежно будет походить на гоголевского персонажа Тяпкина-Ляпкина, который до всего своим умом дошел. Происходит, чаще всего, следующее: исследователь оказывается лишенным исторического и культурного контекста. Он все должен открывать вновь. Он в одиночку должен пройти весь путь познания, проделанный до него человечеством. Не случайно Циолковский напоминал своим современникам ребенка. Известно, что в онтогенезе каждый человек проходит все этапы исторического развития. Но ребенок, не лишенный общения с другими, сравнительно быстро взрослеет. Циолковский же взрослеет медленно и свой онтогенез он так и не проходит до конца, застревая на том этапе развития человеческой мысли, когда все постигалось лишь непосредственным опытом.

Специалисты не раз сравнивали космизм Циолковского с так называемым новоязычеством. Так он в детском возрасте опытным путем открывает для себя астролябию. Ведь уроков учителей он не слышит, и никто не смог сообщить ему, что этот научный прибор уже несколько сотен лет служит людям. Циолковский буквально повторяет открытие в теории газов, а потом и в области физиологии («Механика живого организма»). Причем, единственным источником автору этих научных трактатов служили лишь некоторые элементарные учебники.

Циолковского постоянно упрекали в том, что он изобретал велосипед, и по странной иронии судьбы именно велосипед станет для ученого излюбленным видом транспорта, когда он окончательно останется в Калуге. Биографы утверждают, что поначалу неутомимый изобретатель распугивал сонных калужских кур и гусей на трескучем «коне» – мотоцикле. Но затем он все-таки продал его и приобрел велосипед. Не сказалась ли здесь не только привычная бережливость, но и определенный инфантилизм (детскость), некоторая даже телесная медлительность (явная в сравнении велосипеда и мотоцикла) столь присущие натуре ученого?

Этот же инфантилизм проявляется и в чистосердечных признаниях самого Циолковского о своем браке и о своей будущей жене. Вот они: «Пора было жениться, и я женился без любви, надеясь, что такая жена не будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же. Эта надежда вполне оправдалась».

В своей космической философии Циолковский предполагал вывести идеальную породу людей, лишенную каких бы то ни было страстей, но наделенную необычайным интеллектом. Здесь чувствуется подростковый, панический страх перед женщиной, перед жизнью со всеми ее непонятными неурядицами.

Именно одиночество и психологический инфантилизм во многом можно рассматривать как внутренние причины возникновения космизма Циолковского. Вспомним, что наступившая глухота еще в детстве породила в будущем ученом непреодолимое желание «искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презренным…». Убогий ребенок начинает осознавать силу своего разума: открыл же он астролябию. И как всякий язычник (психологи утверждают, что язычество свойственно подростковому сознанию: «чуть ли не с шестнадцати лет я разорвал теоретически со всеми нелепостями вероисповеданий»), юный Циолковский начинает задумываться о своих могучих и магических заступниках, о неких богах, живущих в далеком космосе, которым не нужна эта непонятная и суетливая земная жизнь, полная страстей и чувственной неразберихи. Читая заметки ученого о космосе, мы видим, как он «одомашнивает» безвоздушное пространство. Это его среда обитания, его утопия, в которой он готов жить вечно. Необыкновенный, ошеломляюще странный мир. «Страшно в этой бездне, – пишет Циолковский, – ничем не ограниченной и без родных предметов кругом: нет под ногами Земли, нет и земного неба!» И вдруг через несколько страниц страх этот оказывается преодолен, и этот мир становится близким и родным. «Мне пить хочется – поясняет Циолковский на расстоянии 10 метров от меня, ничем не поддерживаемый, висит в пространстве графин с водой. В моем жилетном кармане часы, в моих руках – клубок тонких ниток, массой которых я пренебрегаю. Свободный конец нитки я привязываю к часам и эти часы бросаю по направлению, противоположному тому, в котором я вижу графин. Часы быстро от меня уходят; клубок нитей развивается, я же сам постепенно приближаюсь к графину».