— Но, ведь, нельзя же с собой ничего брать. Я даже бельё на вас другое одену! — рассердилась акушерка.
— Нет, нет! Всё, что угодно, а сумочка пусть будет у меня под рукой. Иначе я не согласна.
Акушерка вынуждена была уступить. Затем она приготовила всё необходимое.
Описывать роды я не буду. Те из женщин, которые рожали, помнят их по собственному опыту. Для мужчин эти знания будут совершенно бесполезны. А что касается девушек и вообще не рожавших, то я боюсь неумелым описанием испортить им предстоящее удовольствие.
Словом, роды уже кончались. Головка уже прорезывалась и вдруг акушерка, возившаяся около больной, взвизгнула и отшатнулась. У неё было явное намерение выбежать из кабинета.
Бледная рука измученной роженицы протянулась к сумочке, лежавшей на столике рядом с кроватью, и, вытащив оттуда маленький «дамский» браунинг, направила его на акушерку.
— Если вы… крикнете!.. я… застрелю! — сказала Елена, превозмогая боль. — Принимайтесь за ваше дело сейчас же! Ну?!.
Акушерка повиновалась.
— Господи… господи… да что же это? С ума я что ли схожу? Ведь вот она головка-то, вот она — под руками!.. А не вижу, не вижу! — бормотала она в отчаянье.
— Да перестаньте вы хныкать! — крикнула на неё Елена, откладывая револьвер. — Я же предупреждала вас… Успокойтесь: с ума вы не сошли, а просто — перед вами роды невидимого ребёнка!..
— Невидимого?!. — ахнула акушерка и плюхнулась на табуретку. — Господи, да как же я обмывать-то его буду?!. А как пуповину перерезать?!. А дальше-то как?!.
— Бросьте причитать! Вы своего дела не исполняете, — кусая губы сказала Елена..
В Акулине Петровне это обвинение, видимо, затронуло профессиональную гордость. Удесятерив внимание, она приступила к своим прямым обязанностям.
— Ну, кто?.. Кто?.. — крикнула Елена и даже приподнялась на кровати, когда пустота, охваченная окровавленными руками акушерки, издала свой первый писк. — Мальчик? Девочка?
— Да чёрт его знает! — злобным голосом закричала акушерка, хватая трясущимися руками ножницы, чтобы отрезать пуповину.
Послед и пуповина, прилегающая к последу, были ясно видимы. Ребёнок и пуповина, прилегающие к его тельцу, ничем не выделялись из окружающего воздуха.
— Ну, как ты его узнаешь?!. Ничего не видать! — бормотала акушерка, возясь с невидимым младенцем.
— Да вы наощупь! — крикнула Елена.
— А и правда! — спохватилась акушерка. — А меня совсем, видно, из ума вышибло!
Она немедленно последовала совету Елены.
— С дочерью вас! — поклонившись, поздравила она родильницу.
Елена ахнула и без чувств упала на подушку.
Акулина Петровна не знала, к кому броситься, — к матери или к ребёнку.
Весь остаток ночи, всё утро и весь день до обеда прошли у них, как в жестокой лихорадке. Невозможно даже приблизительно передать все те затруднения, которые пришлось перенести несчастной Акулине Петровне. Эти затруднения были и при обмывании, и при кормлении, и при пеленании невидимой девочки.
Когда и акушерка, и Елена несколько привыкли к дикому факту, они не переставали смеяться.
Акулина Петровна догадалась, наконец, обозначить голову невидимки чепчиком, ножки — кисейными туфельками, а рот, нос и глаза — небольшими пятнышками из губной помады.
Мало-помалу акушерка в совершенстве усвоила уход за невидимкой. Раздражение её сменилось крайним расположением. Она гордилась, что она — единственная акушерка в РСФСР, воспринявшая невидимого младенца. Она предлагала даже Елене навовсе остаться у неё.
Елена тоже чувствовала себя неплохо. Она как будто начинала даже забывать несколько своё разочарование и, по-видимому, стала питать робкую надежду, что и девчонка невидимая на что-нибудь пригодится.
Словом, их жизнь можно было назвать почти идиллией.
Но идиллия эта была нарушена самым жестоким и неожиданным образом.
Однажды вечером в квартиру Акулины Петровны явились два агента уголовного розыска и арестовали Елену. На извозчике они доставили её в уголовный розыск и сразу же, несмотря на позднее время, провели её наверх, к начальнику.
В дверях кабинета Елена столкнулась с Силантием. Его уводили с допроса.
Каким образом и когда несчастный Силантий снова попал в угрозыск?
Это случилось всего часа за два, за четыре до привода туда Елены и произошло вот при каких обстоятельствах.
Силантий в глубокой задумчивости сидел на своём обычном месте возле моста. Думы у него были довольно мрачные. Вот уже несколько дней, как прекратились подачки неизвестного благодетеля. Девался ли он куда, денег ли у него не сделалось, или что, — Силантий не знал.
Тяжело вздохнув, вытащил он из-за голенища кисет и вынул оттуда последнее даяние неизвестного — миллион «дензнаками».
— «Вот она последняя бумажечка!».
— Силантий, — послышался ему за спиной чей-то шёпот, и кто-то дёрнул его за рубашку.