Безумный лес

Она посмотрела на меня большими, какими-то чужими глазами, каких я прежде у нее не видел.

— Сейчас нет.

— А когда?

— Дня через два-три.

— Где?

— Как где? У мадам Гарник.

— Ну нет, туда я больше ни ногой.

Я оставил ее одну. Праздник закончился. Развлечения — если они были для кого-нибудь развлечением — пришли к концу. Публика разошлась.

Я не торопясь отправился домой под сенью старых, разросшихся каштанов. По дороге мне встречались торговцы молоком, сыром и овощами, направлявшиеся на рынок. Они несли большие корзины с товаром. У всех или почти у всех были веселые, свежие лица людей, хорошо выспавшихся и с надеждой встречающих новый день. Не знаю отчего, мне вдруг вспомнилась Деспа. Очень много бы я дал, чтобы понять, что же происходит со смуглянкой. Эта сумасбродка за последнее время настолько изменилась, что даже я, изучивший все ее капризы и испытавший на себе все ее причуды, не узнавал Деспы. Она не болела, но и здоровой ее нельзя было назвать. Она чахла. Еле передвигала ноги. И произносила не больше одного-двух слов за день, это Деспа-то, чей язык прежде никому не давал пощады. Когда я, выбирая слова поласковее, пригласил ее на праздник, она ответила с раздражением:

— Зачем? Мне вовсе не до праздников. Что я там потеряла?

— То же, что и другие.

— Мне нет дела до других.

Продолжая свой путь, я прошел мимо каштана, разбитого молнией. Каштан обуглился. Когда-то это было ветвистое дерево. Теперь от его ветвей осталось несколько почерневших обрубков. Эти обрубки напомнили мне однорукого. В начале праздника он носился по залу волчком. Потом — ищи ветра в поле. Словно сквозь землю провалился.

Над городом небо было чистое, как слеза. И синее. Почти такое же синее, как летнее небо Добруджи. Ах, да… Добруджа…

XX

Не знаю отчего, но с некоторых пор вновь и вновь оживает в моей памяти Добруджа… Добруджа и татарин из Сорга… Добруджа и великолепный жеребец Хасан… Добруджа и Урпат… При воспоминании о Хасане и Урпате я вздрогнул. А вот и Урума явилась моему воображению… Урума, с лицом круглым и полным, как лунный лик… Урума и Урпат… Урпат и «свадьба», его долгожданная «свадьба».

Мы напоили коней и оставили их отдыхать на просторном дворе татарина. Кони мирно помахивали хвостами, отгоняя мух. На Хасана нашла какая-то блажь. Он то и дело кусал Ифу, но кобыла, с недавних пор жеребая, не хотела дурачиться и оставалась вялой и равнодушной. Урума, схватив длинный шест, стала отгонять Хасана от Ифы. Для этого она могла просто взять его под уздцы и отвести в сторону. Я не понимал, что́ на нее нашло. Она била Хасана со злостью и грубо, по-татарски, ругалась.

Мне неприятно было смотреть, как татарочка бьет того самого коня, которого она любила больше других во всем табуне. И вообще мне не нравилось, что с некоторых пор Урума стала совсем иною, чем прежде: жестокой и грубой, способной на побои, а не только на ласку. Не в силах спокойно смотреть, как она бьет Хасана, я попросил у своего хозяина Селима Решита позволения сбегать в село, в кофейню, купить табаку.

— Ступай, нечестивая собака, раз уж у тебя весь табак вышел, но смотри не задерживайся. Лошади, видать, уже проголодались и ждут, когда ты снова отведешь их на пастбище.

— Спасибо, хозяин, я скоро вернусь.

Ковыляя по дороге, я услышал быстрые мелкие шажки, кто-то за моей спиной шлепал по пыли. Повернул голову. Меня догонял Урпат. Я остановился, поджидая. Урпат тяжело переводил дух. Поравнявшись со мной, остановился и ухмыльнулся. Я спросил:

— Что случилось, татарчонок? Хозяин послал тебя сказать, чтоб я вернулся?

— Нет. Он разрешил мне пойти вместе с тобой в кофейню, купить сладостей.

— Он дал тебе денег?

Урпат показал мне бумажную лею. Она была зажата у него в кулаке и вся смялась.

— Этого хватит.

В кофейне я купил, как всегда, пачку сигарет. Заодно купил спичек. За свою лею Урпат получил кусок нуги и принялся ее грызть. Перед кофейней на циновках, при слабом свете висевшего на стене фонаря, сидели, скрестив ноги, несколько старых, бородатых татар; они лениво сосали свои трубки, время от времени потягивая из круглых чашек дымящийся кофе. Мне тоже захотелось кофе, и я попросил Вуапа приготовить мне чашку.

— Сделаем, гяур, сделаем и для тебя чашечку кофе по-турецки.

Он принес кофе, и я по примеру татар тоже опустился на циновку, чуть в стороне, и закурил сигарету. Урпат догрыз свою нугу и шепнул мне на ухо:

— Ленк, купи мне пахлаву. Мне очень захотелось пахлавы.

— Попроси у Вуапа.

— Он не даст. Без денег не даст. Вуап никогда не продаст, если ему не заплатишь.

— Скажи, что я заплачу.

Пока я не спеша попивал свой кофе, никто из татар не произнес ни слова, но когда я зашел внутрь заплатить деньги, то услышал, как они о чем-то залопотали, понизив голос до шепота. Когда я вернулся, Урпат спросил:

— Ты слышал, что говорили эти старики?

— Слышал, но не понял ни слова. Они говорили по-вашему.

Татарчонок засмеялся:

— А по-каковски же им еще говорить?

Я тоже рассмеялся. Урпат, развеселившись, схватил меня за руку. И зашептал: