Безумный лес

Староста спросил о цене. Гагаузы назвали. Услышав сумму, мой хозяин нахмурился, но торговаться не стал, отступив от своих правил. Вынул из широкого, узорчатого пояса кошелек и заплатил всю сумму сполна, до последней монетки. Рыбу он поручил заботам жены, а пока что велел мне и Уруме оттащить бочки в сени. Вот тогда-то я впервые переступил порог хозяйского дома. Селим Решит принялся колоть и складывать в поленницу дрова. Урпата он послал за стариком Кевилом, поваром. Я спросил хозяина, будут ли для меня еще какие-нибудь распоряжения на сегодняшний вечер или на завтра. Не отрываясь от дел, он сказал:

— Сегодня вечером ты, нечестивая собака, как всегда, погонишь коней на пастбище. Утром тебя сменит Урума.

— А завтра? Какие у меня дела на завтра?

— На завтра? Вроде бы никаких. Будешь следить за огнем. Ну и помогать, коли где понадобится.

— Значит, я смогу посмотреть «свадьбу» Урпата?

— Смотреть смотри, нечестивая собака, но не надейся, что я тебя и за стол посажу.

— Ай, хозяин, разве я посмел бы даже помыслить об этом?

— Ну что ж, видать, пока ты служишь у меня, аллах сжалился и прибавил тебе ума…

Аллаху екбер, аллаху екбер,
Эшхедуен ллайлахе иллайлах,
Эшхедуен ллайлахе иллайлах…

Я отправился с табуном на пастбище. Всю ночь юная татарка не шла у меня из головы. Что ее озлобило? Почему она теперь так жестоко обходится с Хасаном? А мне-то казалось, что я глубоко проник в ее душу!

Татарочка явилась перед рассветом. Я не спал. Она не выспалась тоже. Мне хотелось заговорить с нею, растормошить, погубить и вновь воскресить, умиротворить и укротить. Она разгадала мои мысли. И произнесла хозяйским, повелительным тоном:

— Садись на коня и поторопись, Ленк. Сегодня у тебя тяжелый день.

Я поклонился и насмешливо сказал:

— Слушаюсь, госпожа, желаю доброго здоровья.

Она не ответила. Повернулась ко мне спиной и направилась к пляжу. Море было спокойным, светлым и прозрачным. Каждый день и каждую ночь море окрашивалось в цвет неба.

Я выбрал в табуне коня. Сел. Еще раз взглянул на море. Урума уплывала вдаль, на восток, туда, где занималась красная полоска зари. Как всегда по утрам, Урума отправлялась встречать солнце. Я приник к шее своего косматого низкорослого конька и пронзительно, по-татарски, гикнул. Конек пустился вскачь, как призрак стелясь по дороге.

Прискакав в село, я тотчас поступил под начало повара Кевила. Это был беззубый бородатый старик, которого мне уже несколько раз доводилось встречать в кофейне.

— Эй, поторапливайся… Ты что-то поздно, эй…

За ночь бараны были зарезаны, освежеваны и разрублены на куски. Груду жирного мяса предстояло разложить по горшкам или нанизать на длинные деревянные шампуры. Два татарчонка вертелись возле повара, ожидая, как и я, приказаний.

— Ты, Жемал, помоги мне управиться с горшками, а ты, Омир, разведи огонь вместе с нечестивой собакой.

Омир подошел ко мне.

— Ты умеешь разводить огонь?

Я засмеялся. Засмеялся и Омир.

— Попытаюсь.

Омир все еще смеялся. Кевил прикрикнул на нас:

— Принимайтесь за дело, нечего зубы скалить!

В новом очаге из необожженного кирпича я сложил дрова. Кевил и Жемал уже успели выбрать куски пожирнее и побросать их в большие горшки, на три четверти заполненные водой. Потом, подняв их за ручки, поставили на очаг рядом с кучами сухих дров.

— Теперь разведите огонь под дровами и следите, чтобы он горел ровно.

Одну за другой мы разожгли все кучи дров. Взметнулось пламя, и повалил черный дым. Взошло солнце. Ходжа, поднявшись на минарет, затянул:

Аллаху екбер, аллаху екбер,
Эшхедуен ллайлахе иллайлах,
Эшхедуен ллайлахе иллайлах…

Татары опустились на колени, в пыль, лицом в сторону солнца, и принялись бить поклоны. Когда они встали, я увидел Селима Решита с хозяйкой и Урпатом. Все трое уже были разодеты к празднеству. Староста спросил у повара:

— Все поспеет вовремя?

— Будьте покойны.

Толстая татарка, скрытая под покрывалом, глядя сквозь прорези, внимательно проверила горшки, уже начинавшие кипеть, взглянула на огонь и обследовала груду жирного мяса, ожидавшего, когда его нанижут на шампуры и зажарят. Потом хозяева повернулись к нам спиной и ушли в мечеть, шаркая по пыли бабушами.

Я успел рассмотреть Урпата. В его продолговатых, чуть раскосых глазах радость перемешалась с тревогой. Он улыбнулся мне, и я, отвечая ему улыбкой, почувствовал, что рад его счастью.

Пламя быстро сожрало сухие поленья.

— Теперь, — сказал нам Кевил, — жару вокруг горшков достаточно. Самое время заложить жар кизяком, но смотрите, чтоб кизяк не задавил и не потушил огонь.

Мы стали выбирать из огромной кучи кизяка, высившейся во дворе, сухие лепешки, в точности следуя мудрым указаниям повара. Огонь возле горшков, когда мы закрывали его высохшим, как трут, кизяком, перестал выбрасывать красные языки пламени и утратил свой блеск. От заглохших костров повалил черный дым. Кевил закричал:

— Дым должен быть синим.