Безумный лес

Добрикэ Тунсу похлопал себя по нагрудному карману, где у него хранился бумажник. И похвастался:

— Деньги есть. В честь нашей встречи я тебя угощаю.

Он подхватил меня под руку, чтоб я держался прямо и шел быстрее. Я не противился. Мы миновали трактир дяди Тоне и много других кабаков, даже не взглянув на них. Так, рука об руку, вошли в сад ресторана Сотира и по-барски расселись за одним из немногочисленных столиков, которые еще ждали посетителей.

На город откуда-то издали пахнуло свежестью. Закачались верхушки акаций, окруженных стенами домов. На белую скатерть столика медленно, как утомившиеся стрекозы, опустилось несколько желтых листьев. Добрикэ Тунсу смахнул их наземь, позвал кельнера и заказал свиных колбасок, поджаренных на рашпере: «Да пожирнее, слышишь? Пожирнее», — и жаркое из телятины. Потом велел подать салат из острого перца и вино со льдом. По тому, как он разговаривал с кельнером, я понял, что они знакомы давно и что мой старый приятель отнюдь не впервые угощается изысканными кушаньями в этом очень модном ресторане, который был предметом гордости горожан. Кельнер поблагодарил за заказ и отошел. Я огляделся.

Сад ресторана был заполнен разодетыми субъектами, пожаловавшими сюда с семьями послушать оркестр, доставленный «ценой больших жертв из Бухареста для удовольствия почтенной публики», — как было написано в афише, приклеенной к окну, что выходило на улицу. Меж столов играли в пятнашки двое мальчишек, похожих друг на друга как две капли воды. Они бегали и кричали: «Не поймаешь, не поймаешь, где тебе…»

Оркестр заиграл, перекрывая гвалт и суматоху, царившие в саду. Добрикэ Тунсу опустил голову. Я тоже. Мы молча слушали «Дунайские волны». Старый пленительный вальс, под который не довелось танцевать ни моей бедной матери, ни сестре из Омиды, нежно ласкал мне душу. В нем было столько романтики! Столько чувства! Как хорошо бы жилось, если бы на свете не перевелась романтика! А почему, собственно, хорошо? И кому бы жилось хорошо? Вальс уже не доставлял мне удовольствия. Неприятное озлобление, едва исчезнув, вновь завладело мною. Я сказал:

— Ты, как я вижу, преуспеваешь, Добрикэ. Стал состоятельным купцом.

Добрикэ встрепенулся.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что ты, судя по всему, преуспеваешь. Денег, должно быть, куры не клюют.

— Я и впрямь кое-чего достиг. Работал как вол и теперь в самом деле добился успеха. Грешно было бы не признать этого.

— Ладно. Вот ты говоришь, работал как вол. Допустим. Но ведь многие так работают, а все-таки остаются бедняками. Как тебе удалось накопить денег? Вот что мне хотелось бы знать. Разумеется, если у тебя есть охота поделиться опытом.

— Почему бы и не поделиться? Тут нет ничего зазорного. Напротив, все очень просто. Как тебе известно, спустя некоторое время, после того как ты покинул город, началась война. Потом фронт был прорван, и в страну хлынули немцы. Придя сюда, в город, они подожгли несколько лавок и спалили часть Большой улицы. В отличие от других, я немцев не испугался и остался в городе. Разве они не люди? — сказал я себе. — Люди! И еще какие! Остался у хозяина и, не жалея трудов, старался как можно лучше изучить дубильное и скорняжное ремесло.

— Это мне тоже известно.

— Откуда?

— Слухом земля полнится. Встретишь одного, другого… Поболтаешь о том, о сем… Иногда заходил разговор и о тебе.

— Для многих немецкая оккупация была тяжким злом. А кое для кого манной небесной! Дубильщики и скорняки, к примеру, наживали целые состояния. Здесь, в Руши-де-Веде, с немцами водился некто Стэникэ Паляку. Теперь он адвокат и депутат. А тогда был только адвокат. Немцы назначили его городским головой, наделили большой властью. Под его началом оказался не только город, но и окрестные села. Попробуй пикни! Он за бесценок скупал у крестьян овчины и заказывал нам, мастеровым, кожухи и шапки для германской армии.

— Стэникэ Паляку?

— Да, Стэникэ Паляку. Ему сам черт не брат. Теперь у него денег — хоть лопатой греби. По слухам, скоро произойдет смена правительства, и Стэникэ Паляку станет министром. Вот тогда увидишь, как он развернется, какие дела затеет! В конце концов потеряет счет своим миллионам!

— Ладно, хватит про Стэникэ Паляку. Рассказывай лучше о себе.

— Два года назад я вернулся к себе, в деревню Балач. На деньги, что скопил здесь, открыл скорняжную мастерскую. Когда дело пошло, завел еще и дубильное предприятие. Теперь у меня уже шесть подмастерьев, понял, Дарие? Ребята — будь здоров: старательные, работящие, послушные, все как на подбор. Я с них глаз не спускаю, и они вкалывают, пока с ног не свалятся.

— Другими словами, ты, безбожник, выжимаешь из них последние соки.

Добрикэ Тунсу моя шутка пришлась по душе. Он просиял. Хохотнул.