Безумный лес

— У нас в поселке нет жандармского участка. Жандармы далеко отсюда, в Тапале. Там у них участок. Сюда они наведываются через день, через два. Сегодня уже были. Раньше завтрашнего или послезавтрашнего дня мы их не увидим. А когда я их увижу, то скажу, что ты остался с моего позволения. Поднесу им жирного барашка — и тебя оставят в покое. Покажи-ка мне твои бумаги…

Я пошарил у себя в карманах и извлек несколько истрепанных бумажных лоскутков, которые случайно оказались со мной. Протянул их старосте. Тот взглянул на них, как баран на новые ворота. Потом вернул мне.

— Ты говорил, что ищешь работу, нечестивая собака?

— Да, ищу.

— А что ты умеешь делать?

— Да мало ли чего. Когда понадобится — все, что угодно.

— С лошадьми дело имел?

— Имел. Когда-то, еще в моем детстве, у нас у самих были лошади. Я поил их. Водил на пастбище. Скреб. Чистил конюшню.

— Тогда зачем тебе еще скитаться по дорогам? Ходить за лошадьми можешь хоть у меня.

— А сколько у вас лошадей?

— Э, много, очень много. Целый табун.

— Тем лучше. Будет за кем ходить.

Я спросил, есть ли в его доме еще слуги.

— Есть один, пасет овец в Мэчинских горах. А при доме еще неделю назад жил у меня жалкий турок из Мангалии, по имени Исмаил. Сбежал в Текиргёл, мошенник. Туда на воды понаехало много господ. Теперь Исмаил наверняка загребает деньги лопатой: то багаж поднесет, то ботинки почистит, то целебной грязи из лимана натаскает.

— Стало быть, я попал к вам как раз вовремя?

— Да уж, считай, что тебе повезло. Меня тут всяк знает. Я хозяин хороший. Работать у меня легко, а еда… Еды вдоволь, было б сил справиться.

— А жалованье?

— Договоримся и о жалованье.

Он пыхнул трубкой. Сплюнул в раскаленную белесую пыль. Снова затянулся. От радости меня так и подмывало сорвать с головы шляпу и зашвырнуть ее в небо. Но я не зашвырнул. Не зашвырнул, чтобы татары не сочли меня слишком легкомысленным. Застенчивость мою как рукой сняло. Благодаря случаю, забросившему меня на побережье, к татарам, дела мои складывались гораздо лучше, чем я ожидал.

Добруджа, этот древний и необыкновенный край, на большей части своей — дикий и безлюдный, безводный и каменистый, где в летнюю пору нещадно палит солнце, а зимой свирепствуют вьюги, — эта Добруджа не была мне совсем чужой. Мне случалось уже скитаться по ее просторам.

Я видел Добруджу — правда, мельком — в первое послевоенное лето. Тогда я не мог вдоволь насладиться ею, да и позднее — тоже. Мне нравились турки. Они были красивы, горды, носили бороды, разговаривали ласково и работали неторопливо — помаленьку-полегоньку, — но мгновенно ощетинивались, когда им казалось, что кто-то попирает их права. Тогда, выкатив глаза и озираясь помутневшим взором, они хватались за ножи и бросались в драку. Я походил на них. И в этом нет ничего удивительного. Ведь в той крови, которая передавалась по материнской линии от предка к предку, начиная от Дауда Мухамеда, вплоть до меня, была и капля турецкой, азиатской крови. Что же касается татар, с которыми я совсем не имел ничего общего, — я питал к ним неизъяснимую слабость и всегда признавался в этом, хотя никто меня за язык не тянул. Насколько мне было известно, татары уже издавна жили в этих краях, в приземистых домиках, где было прохладно, чисто, не водилось блох и всегда пахло свежим бараньим салом. Мне уже и прежде доводилось спать в татарских домах или во дворе на завалинке, ездить верхом на их мохнатых, низкорослых, но резвых лошадках, досыта есть за их столом. Лепешки, замешанные без соли, испеченные в золе очага и намазанные медом, были необычайно вкусны, гораздо вкуснее, чем кушанья под жирным соусом с нападавшими туда мухами, что подавались в трактире дядюшки Тоне или в любых подобных заведениях. К вкусу ботки[9] я уже привык. При одном только упоминании о сутлаше[10] у меня начинали течь слюнки. Я уже не говорю о несравненных пирожках, которые на их языке назывались «богырдак»!

Соргский староста, назвавшийся Селимом Решитом — это звучное имя стоило запомнить на всю жизнь, — расчесывая растопыренной пятерней свою поседевшую бороду, спросил меня:

— Ну так как, согласен ты пойти ко мне в услужение?

— Согласен, господин староста. Не вижу, почему бы мне не согласиться. Только я хотел бы знать, на какое время?

— На то время, пока в тебе будет нужда, гяур. Но уж само собой не на всю жизнь, потому как у меня не заведено нанимать слуг на всю жизнь. Слуга, который остается надолго, начинает воровать и лениться. Тебя я нанимаю до осени. Осенью господа разъедутся из Текиргёла и со всего побережья. Тогда этот мошенник Исмаил, набив карманы деньгами, вернется зимовать ко мне. Так бывало всегда, с тех пор как я его знаю.

Курносые бородачи с раскосыми глазами, восседавшие в пыли у стены, негромко хлопнули в ладоши. Из постройки, что находилась через улицу, появился-и медленно, как улитка, поплелся в нашу сторону татарчонок в старой феске, широких рваных шароварах и босиком.

— Кофе…

Татарчонок понимающе кивнул и поплелся обратно. Тем же улиточьим шагом. Я повернулся к старосте.