Безумный свидетель

– Убийство произошло в воскресенье утром, я довольно крепко спал… Стараюсь отоспаться за всю неделю сразу. А тут раздаются какие-то настойчивые крики со второго этажа, где размещается наша контора. Ну я и проснулся. Подумалось тогда еще: что там за дела такие творятся? Никогда прежде такого переполоха не было. Может, расколотили чего или обворовали… О самом худшем как-то не думалось совсем, – неспешно принялся давать показания Волосюк. – Покуда я одевался да умывался, прошло некоторое время. Подошел к окну и увидел нашего участкового Окулова. Он был с милиционером. Переговорили они о чем-то недолго, а потом участковый оставил милиционера у входа на второй этаж. А сам поднялся в контору. Я из квартиры вышел и тоже хотел было пройти, но милиционер не пустил.

– А там был народ?

– А как же. Хватало! Прямо как на первомайской демонстрации, – отмахнулся Волосюк. – Со всех окрестностей понабежали поглазеть, будто тут им представление какое кажут… Потом со второго этажа спустились несколько человек. Среди них я узнал одну женщину, кажется ее зовут Клавдия, а еще рабочего-золотильщика нашей артели Семена Голубцова и старика Карташева, которому я иногда давал мелкие поручения и за это малость деньжат приплачивал. Голубцов и эта Клавдия как-то странно посмотрели на меня, будто впервые видели, и не поздоровались. Карташев же вообще на меня не взглянул, будто не в себе был… А ведь рядом проходил, не мог меня не заметить. Все это мне показалось как-то… весьма необычно. Прежде ведь он за версту шапку ломал, – хмыкнул Николай Волосюк. – Потом приехало милицейское начальство во главе с майором. Меня наконец впустили на второй этаж, но, вместо того чтобы разъяснить мне, что произошло в моей конторе, вдруг стали допрашивать… Вот так все оно выглядело.

– Что у вас спрашивали? – воспользовался случившейся паузой Виталий Викторович.

– Спрашивали, когда я последний раз видел Мотю, какие у нас были с ней отношения… Мне это показалось очень странным, но даже тогда я не думал о худшем.

– И что вы ответили? – поинтересовался Щелкунов, не понимая пока, как относиться к показаниям председателя артели, которые выглядели правдивыми. Впрочем, Виталий Викторович по опыту прекрасно знал, что среди преступников попадаются такие актеры, до которых некоторым народным артистам Советского Союза будет весьма далеко.

– Правду ответил, что я мог еще сказать? Ответил, что последний раз я видел Мотю вечером в субботу, четырнадцатого февраля, – с некоторым вызовом последовал ответ.

– В котором часу это было?

– В половине девятого где-то. Мы засиделись в конторе с бухгалтером Рауде, решали кое-какие финансовые вопросы, которые в срочном порядке надо было закрыть. Потом вместе вышли, и Мотя за нами закрыла дверь. Все… – посмотрел Волосюк на Виталия Викторовича, как бы давая ему понять, что в этом деле он чист, как слеза ребенка.

– Вы не сказали насчет ваших отношений с Матреной Поздняковой, – напомнил председателю промыслового кооператива майор Щелкунов.

– И вы туда же… – натужно выдохнул Волосюк. – Сколько вам можно объяснять? Ну а какие отношения могут быть у взрослого мужчины с ребенком? Самые что ни на есть обыкновенные, – ответил Николай Григорьевич, как бы не очень понимая, чего от него хочет человек, задающий вопросы. – Если хотите, отцовские.

– Говорят, вы приставали к девочке, – осторожно произнес Виталий Викторович и внимательно посмотрел на допрашиваемого, стараясь не упустить его реакции на услышанный вопрос.

– Что, по-вашему, означает «приставал»? – с неприязнью посмотрел на майора милиции Волосюк.

– Ну, скажем, оказывали ей особые знаки внимания, какие обычно делаются в отношении взрослой женщины, – подобрал нужные слова (как ему показалось) Щелкунов. – Подарками разными одаривали…

– Полнейшее и бессовестное вранье, – безапелляционно объявил Николай Григорьевич, нахмурившись. – Мое отношение к Моте не было вниманием, как вы выразились, как к «взрослой женщине». Это было обычное внимание к обделенному лаской ребенку, к сироте, которую ты видишь каждый день и как-то хочешь облегчить ее нелегкую судьбу. Как же без этого? Конфетами, бывало, угощал, гостинцами разными… Подарки небольшие делал. Что в том зазорного, если ты даришь ребенку какую-то безделушку? Тем более что для меня это ничего не стоило. Сущие копейки! Слава богу, что и зарабатывал неплохо. На всех хватало. Ее дед очень многое сделал для артели, особенно в самом начале ее становления, – как я должен к его внучке относиться? Только благожелательно. Деньги, бывало, мелкие давал для разных детских надобностей. Конфеты, там, купить или мороженое…

– Позолоченные сережки ну никак не относятся ни к гостинцам, ни к «незначительным подаркам», – заключил Виталий Викторович и уперся взглядом в Николая Григорьевича, стараясь приметить любые изменения в его лице, которые могли бы указывать на волнение или, напротив, говорить о спокойствии и невозмутимости.

– Вы знаете, почему я сережки ей подарил?

– Почему же?