Безумству храбрых...

В ответ офицер помоложе нанес Федору прямой удар в челюсть. У Федора из глаз брызнули искры, он отшатнулся. Но еще более сокрушительный удар сшиб его с ног.

"Что они, сволочи?" — подумал он, сжимая сильнее фонарик в руке. 

Пока он поднимался, все изменилось. Вмешался кто-то еще. Про Федора забыли. Он осветил фонариком дерущихся и увидел Женьку Бабкина, который яростно дрался, матерясь на чем свет стоит.

Не успел Федор прийти Женьке на подмогу, как от Женькиного пинка в пах переломился надвое офицер постарше и стал медленно оседать. Тот, помоложе, получил удар в ухо, и, застонав, закрутил головой.

— Рвем отсюда! — крикнул Женька.

Последнее, что заметил в луче фонарика Федор, был негр, испуганно вращающий белками.

— Тэ-экс... отдышался Женька в порту. — Морской порядочек! Этот, с усиками, без наследников останется.

Федор вспомнил мучительную гримасу офицера, получившего пинок в пах, и содрогнулся от мысли, что Женька покалечил человека.

— Зря ты его так...

— Чего? — Женька даже остановился. — Да они б тебя, если б не я!.. Они б тебя, лежачего, в котлету превратили. Жалостливый какой! Посмотрите на него! — кипятился Женька. — Думаешь, они б тебя пожалели?! Говори спасибо, в ножки кланяйся, дурак! Этот молоденький тоже слегка оглохнет. Смотри, чем я его!

Женька осветил руку. На пальцах тускло блеснул свинцовый кастет.

— Ну как на втором фронте?

Федор понял, что он о зенитчице.

— Никак.

— Боишься ты их, что ли?

Федор промолчал.

— Учти: бабы любят нахальных, — настаивал Женька. — Философию тут в сторону, больше руками действуй. — И беспечно добавил: — А я по морде заработал. Такая смелая с виду, а дальше шинели ни-ни. Время только потерял. Где катер-то?

Друзья прошли по пустынному причалу, не сразу заметили торчащую на уровне настила мачту рейсового. Был отлив, катер болтался где-то внизу.

В кубрике, где уже битком было набито матросов. Женька живо нашел себе и Федору место и, устроившись, подмигнул:

— Соснуть бы сейчас минут шестьсот!

— Слушай, — вполголоса сказал Федор. — А ведь нам трибунал будет, если узнают про американцев.

— Хо! Кто видел? Шито-крыто! Не дрейфь! В крайнем случае рви тельняшку, пуп царапай и кричи: "Моя хата с краю, ничего не знаю!" А потом мы делали благородное дело — за негра заступились. Интернационализм, солидарность!

Женька длинно, с удовольствием зевнул:

— Приедем — толкнешь.

И уснул. Ром брал свое.

А Федор сидел, не вслушиваясь в голоса и смех матросов, и на душе было нехорошо: не то из-за иностранцев, не то из-за Нины, не то еще отчего.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Случилось это в марте, когда над краем земли бушуют шторма, воют метели и, поднимая сыпучие тундровые снега, носятся осатанелые ветра.

На Студеном море неистовствовал сквозняк. Пронзительно и тоскливо кричали чайки, уносимые бурей от берегов.

Водолазы работали на подъеме американского транспорта, того самого, который до этого разгружали от консервов. День и ночь, сменяя друг друга, спускались в мутно-зеленую кипень. Промывали тоннели под днищем корабля, чтобы завести под корпус "полотенца" — стальные канаты. Потом к "полотенцам" принайтуют понтоны и продуют их сжатым воздухом. Воздух вытеснит воду из понтонов, и они всплывут, подняв корабль.

Тоннель, что промывал Федор, был самым глубоким и доходил почти до киля. В темноте, ориентируясь на ощупь по заклепкам на корпусе, Федор направлял мощную струю из гидромонитора. Ствол вздрагивал в руках, пощелкивала галька о днище.

Федор напевал вполголоса.

В тоннеле было спокойно и даже уютно, несмотря на абсолютную темь. Но ветер не свистит, ни жесткая снежная крупа не сечет лицо.

Достается сейчас Степану на шланг-сигнале! В сизо-молочной мгле виден только кусочек мутного моря за кормой, куда сбегают красные водолазные шланги. Их надо то подобрать, то потравить. Двухпалые перчатки намокают, замерзают и становятся жесткими и хрупкими, как стекло. Приходится их сбрасывать. Руки, ошпаренные водой и ветром, коченеют.

О корму то и дело бьют волны, брызги большими мутными каплями застывают на шинели. Шинель покрывается льдом и стучит, как жесть. "Норд" выдувает из нее последние остатки тепла.

На телефоне тоже не сладко. Толик, поди, топчется на одном месте, грея ноги. Ангина еще у него, хрипит.

— Алло! — прохрипел в телефон Толик. (Легок на помине!) — Которые там временные? Вылазь! Кончилось ваше время. Бабкин спустился.

— Добро, — отозвался Федор. — Пока он идет, я еще помою. Скажи, пусть прибавят давление на мониторе.

В это время раздался приглушенный хруст, и плотная волна ударила в спину. На ноги навалилась мягкая тяжесть. Наступила тишина, будто ватой заложило уши.

— Эй, что там? — крикнул Федор, пробуя пошевелить ногами. — Ноги придавило!

— Замылся, наверно, — помедлив, спокойно прохрипел Толик. — Осмотрись, чего кричать-то?

Федор ощупал вокруг себя, натыкаясь на стенки из грунта. Сверху — корпус судна, обросший ракушками, ноги засыпаны грунтом. Хотя и не очень давит, но не вытащить. Рядом — умолкнувшая пипка и обмякший рукав гидромонитора.

— Я в какой-то норе оказался.

— Воздух как?