Безумству храбрых...

— Не хлопай гляделками — точно. Это я тебе как другу говорю. Я бы давно службу ломал, если б не мать. Подмазала — и помолодел я сразу на три года. А ты думаешь, это она мазала первому попавшемуся "ваньке"? Не-ет, начальнику! Вот тебе доказательство, что и начальнички не прочь подзаработать. Что же винить Сашку. Свиридов вон тоже: построим "Североморский водолаз"! А сам денежек давать не будет. инициатива-то ведь комсомольская.

Бабкин давно уже ушел "помогать дежурить" Катюше, бойкой хохотушке медсестре, а Федор все еще думал над его словами. Вспомнил начальника мартеновского цеха, где работает отец. Этот инженер сутками не уходил с завода, и были случаи, отец рассказывал, падал в цехе от переутомления. Отец говорил, что этот человек почти все свои деньги отдает в детсад. А Сталинскую премию отдал на оборону.

Вспомнил Федор, как бегал с сыном другого начальника по ночам за хлебом. Целыми ночами простаивали в очередях, и трехзначные номера писали им химическим карандашом на ладонях или мелом на спинах. В очередях стояли все: и дети рабочих и дети начальников. Морозные лютые ночи вошли в память; крепко запомнилось и постоянное желание есть. Утром, получив булку и прижимая ее, теплую и хмельно пахнущую, к груди, бежали они со всех ног домой, отламывали по дороге хрустящую и необыкновенно вкусную корочку. Нет, врет Женька! Люди дружнее стали в войну, человечнее.

Федор проснулся среди ночи от звона стекла. Женька чертыхался над разбитым стаканом.

— Долго ты "дежурил", — сказал Федор.

Женька коротко хмыкнул и выразительно щелкнул пальцами:

— Морской порядочек!

Самодовольно повел бровью и вполголоса, укладываясь в постель, пропел:

А поутру она проснулась,
Кругом помятая трава...

Улегся поудобнее, длинно зевнул.

— А знаешь, Нинка отставку дала Сашке Демыкину. Теперь ее на мальчиков потянет вроде тебя.

— Как это? — обдало жаром Федора.

— А так! Все грешницы желают стать святыми. Слыхал, Магдалина была "прости господи" первая, а потом святая стала.

— А почему Нина грешница? — стараясь скрыть волнение, спросил Федор.

— Ты что, с Луны свалился? Вся база знает. Она тут "давала гастроли" то с офицерами, то со старшинами. Рядовые ей не по вкусу, так что особенно не волнуйся. Ну, давай придавим минут шестьсот.

Женька повернулся лицом к стене и захрапел.

А Федор пролежал до утра, не смыкая глаз. Вспомнил, как однажды видел Демыкина, возвращавшегося поздно ночью на катер. Федор тогда часовым был на причале. Демыкин еще постоял около него, закурил и подмигнул. И улыбка у него была какая-то многозначительная.

Федор, казнясь, издевался над собой. Дурак — соленые уши!.. Лекарства горькие лопал, добавки в обед просил, чтобы ей сделать хорошо. Балда! А она с Демыкиным! У-у!..

Утром Нина пришла радостная, но он нагрубил ей.

— Что с тобой, Федя? — тихо спросила она, поправляя по привычке одеяло.

— Ничего, — сквозь зубы процедил он. — Нечего за мной ухаживать, я не офицер и не старшина.

Она ушла.

Через несколько дней Федора и Женьку выписали из госпиталя.

И снова надо было ходить под воду, дышать запахом резины, прислушиваться к воздуху, замирать и думать только о том, скоро ли наверх.

Федор старался уступить другому свою очередь идти под воду, а если и спускался, то больше слушал, как идет воздух по шлангу, чем работал, и обрывалось сердце от каждого перебоя подачи.

Ребята видели все. И Толик, наивно полагая, что вылечит друга от страха, говорил:

— Знаешь, когда "Юнкерс" долбал нас, я думал, нам хана! Ох и струсил!.. Молиться начал. Думаю: "Господи, хоть бы не попало в баллоны!"

— Куда? — удивился Федор.

— В баллоны, — повторил Толик, ясно глядя на друга. — Взорвались бы. Женька без воздуха остался бы.

Федор долго молчал. Он тоже молился под кораблем. Но только о себе. О других молиться ему и в голову не приходило.

— А знаешь, как я орал, когда немец из пулеметов давал нам дрозда!

Федор слушал и думал: "Неужели он не слышал, как я сам орал?"

— Знаешь, до сих пор, как начну спускаться под воду, так поджилки дрожат, — продолжал убеждать Федора в своей трусости Толик. — Стисну зубы и говорю: "Как же люди врукопашную ходят! А ты в воду нырнуть боишься. Это же одно удовольствие. Как в ванну!"

— Ты меня не уговаривай. Не могу я...

— Я не уговариваю. Только это со всеми бывает. Знаешь, был такой французский полководец Тюренн. По природе трус. Но умел он побеждать свой страх. На поле боя говорил себе: "Дрожишь, несчастный! За свою презренную шкуру трясешься? Хочешь повернуться спиной к врагу? Нет, ты будешь стоять здесь и не кланяться пулям!" И стоял. И все думали, что он страшно храбрый. Его Суворов любил ставить в пример.

— Все я понимаю. Но как это сделать?

— Не знаю. Я тоже все думаю: как люди сильными духом становятся? Где-то читал: надо идти навстречу страху — и тогда победишь. Я так и делаю, иду навстречу страху. — Толик тяжело вздохнул и по-детски погоревал: — Только вот победить не могу.