Безупречный

— Счастливее. — Она со вздохом отворачивается и хватает со стола два тюбика крема. — Это крем с арникой. Гомеопатическое средство, но, я клянусь, оно работает и не пахнет ужасно. Я также принесла тебе обезболивающее средство «IcyHot», запах которого обожжет и прочистит твои ноздри. Не три глаза после его использования. И, когда мы вернемся домой, ты встретишься с кем-нибудь, кто поможет с этим.

— У нас есть сопровождающий врач. Я в порядке, спасибо. Займусь физиотерапией, как только закончится сезон.

— Тогда сходи к врачу.

— Нет.

Ее щеки вспыхивают.

— Почему?

Я фыркаю, потому что она определенно этого не понимает.

— Он скажет мне не ездить. Все говорят мне не ездить.

Ее глаза расширяются.

— Тогда не езди.

— Я должен.

— Почему? — Ее голос полон недоверия, как и у всех остальных. Никто этого не понимает. Наслаждение, зависимость, острые ощущения. Мне придется столкнуться с осознанием того, кто я без этого всего.

Сделав несколько шагов, я сажусь на край кровати и признаюсь:

— Потому что я чувствую себя собой на спине быка больше, чем в любое другое время. Я всегда был всего лишь наездником на быках.

Разочарование выплескивается из нее при этом признании, и она смотрит на меня с таким количеством вопросов в глазах. Я опускаю взгляд на пластиковый стаканчик в моих руках, маленький и хрупкий. Спустя, как мне кажется, долгое время, она наконец снова заговаривает:

— Ладно. Когда мы вернемся в Честнат-Спрингс, ты, по крайней мере, позволишь мне записать тебя на массаж или иглоукалывание? Мы можем просто ответственнее относиться к боли в течение следующих нескольких месяцев, пока ты не выиграешь?

Я вскидываю голову, кончики волос касаются плеч.

— Ты думаешь, я собираюсь победить?

Внезапно я чувствую себя маленьким мальчиком, который так сильно хочет внимания. Мальчиком, который хотел бы, чтобы его мама была рядом и видела, как он делает что-то впечатляющее. Дерьмовым нарушителем спокойствия, который не заботится о том, что получит нагоняй, потому что это все еще внимание. В детстве это означало, что кто-то заботится обо мне, ведь я, как один из четырех детей отца-одиночки, прилагавшего много усилий, чтобы управлять ранчо, иногда был отодвинут на задний план.

Направляясь к двери, Саммер отвечает:

— Ты верхом на быке — настоящее волшебство. Конечно, ты выиграешь. А теперь намажься кремом и ложись спать.

В моей груди теплеет. Когда она тянется к ручке, мне внезапно совсем не хочется, чтобы она уходила.

Я хочу услышать все, что она думает обо мне.

Это чертовски глупо.

Я прочищаю горло и выпаливаю то, о чем думал с тех пор, как она упомянула крем.

— Я не думаю, что смогу поднять руку, чтобы нанести крем на плечо.

Она замирает, юбка шуршит у ее колен. Тяжело вздохнув, она поворачивается ко мне с выражением, которое я не могу точно прочитать на ее лице. Это нечто среднее между раздражением и грустью. А потом она скидывает ботинки и шлепает по комнате в носках. Берет оба крема со стола, а затем заползает на кровать и встает на колени позади меня.

— Какое плечо? — Ее голос напряжен, и ее дыхание танцует на моей обнаженной спине.

— Правое.

— Где?

— Везде.

— Господи, Ретт, — выдыхает она.

— То, что я привязался сегодня вечером, не помогло. — И это даже могло сделать хуже, я буквально видел надвигающуюся катастрофу в замедленной съемке. Чувство паники охватило меня, потому что моя рука, черт возьми, застряла там.

— Ладно, до сегодняшнего вечера где было больно?

— Под лопаткой.

Кончики ее пальцев мягко касаются кожи, и я вздрагиваю.

— Здесь?

— Господи, почему у тебя такие холодные руки?

— Потому что на улице холодно, а я шла пешком, чтобы принести тебе все это, тупица. — Ее пальцы пробегают по линии лопатки, и я снова вздрагиваю.

— Осторожно. Твой отец сказал мне держать руки подальше от тебя.

— Да, но он не говорил держать мои руки подальше от тебя.

Тихий, сдавленный звук застревает у меня в горле, когда ее руки порхают по моей коже. Каким-то образом от одной этой фразы, слетевшей с ее губ, вся моя кровь устремляется в одном направлении. И внезапно все становится неловким. Слишком тихим. Слишком личным.

— Спасибо, — бормочу я. Намного легче произнести это, не глядя ей в глаза.

Она кладет ладонь мне на спину и тихо отвечает:

— Не за что.

Я слышу, как она выдавливает мазь на ладонь, звук того, как ее руки трутся друг о друга, когда она разогревает ее между ними. А потом мажет ей мое плечо, руки скользят по коже с такой нежностью, что это даже не причиняет боли. Она мягко массирует ее, и я позволяю своим глазам закрыться, а плечам опуститься, хотя даже не осознавал, что они напряжены.

Ее пальцы надавливают на кожу и скользят вниз по линиям мышц к середине спины, к позвоночнику и по верхней части плеча.

— Эти мышцы твердые, как камни, — бормочет она с ноткой раздражения в голосе.

Да. И кое-что еще.

Когда кончики ее пальцев продвигаются вверх от моего плеча к шее, я стону.

— Шея у тебя тоже болит?

— Я же сказал тебе, что у меня болит все.

Она вздыхает и тянется за другим тюбиком. Я чувствую мятный лечебный аромат, когда она выдавливает мазь.