Безупречный

Ворота с лязгом открываются, и черный бык выбегает наружу, опустив голову и задрав копыта. Тело Ретта трясется из стороны в сторону. На этот раз толпа одобрительно кричит, но я упираюсь локтями в колени и прикрываю рот ладонями, чувствуя неприятный жар во всем теле.

На него стоит смотреть. На то, как он справляется с быком. Сперва его тело неподвижно, рука высоко поднята. Когда бык поворачивается, тело Ретта расслабляется и движется вместе с ним, синхронно. Будто ярость быка и спокойствие Ретта уравновешивают друг друга.

Они как инь и ян в какой-то степени. Не у каждого ковбоя, выходящего на эту арену, есть эта способность — создавать ощущение безмятежности и волшебства, пока бык яростно мечется по кругу. В Ретте есть что-то неосязаемое, что делает его на голову выше остальных. Для меня это ясно как день.

Интересно, видят ли это все остальные?

Когда раздается звуковой сигнал, я откидываюсь на спинку сиденья и потираю грудь, надеясь, что клубок напряжения, скрученный там, размотается.

Это происходит только после того, как Ретта благополучно снимают со спины быка.

Когда они объявляют его результат — девяносто одно очко, — я встаю и подбадриваю его. На этот раз мой громкий свист сливается с аплодисментами толпы.

Он все равно находит меня глазами, и я смеюсь, окруженная одобрительными возгласами людей, которых, как он думает, он оттолкнул. Я надеюсь, он поймет, что заслуживает их любви.

Но он почему-то не выглядит таким счастливым, как следовало бы. Он стоит на арене со шлемом в руке и смотрит на меня так же, как раньше. Взглядом, который, кажется, пронзает меня. Как будто Ретт может видеть мое лоскутное сердце прямо сквозь ребра.

Когда все вокруг меня выкрикивают его имя и болеют за него, за того, кто принадлежит им больше десяти лет, он чувствует себя моим. Потому что он пристально смотрит на меня.

Я единственный человек в толпе, которого он продолжает искать. На мгновение я задаюсь вопросом, чувствует ли он, что и я принадлежу ему.

Ретт кривит рот в усмешке и качает головой, вытаскивая резинку из своих растрепанных волос. Он выглядит так чертовски хорошо, что становится больно.

Я смотрю, как он покидает арену. Бахрома на его чапсах трясется, плечи поникли — даже несмотря на то что толпа гудит из-за него. И я спрашиваю себя: если бы это был мой последний момент на земле, ушла бы я счастливой?

Я бы ушла, переполненная сожалениями. Зная, что сделала все, что было в моих силах, чтобы сделать счастливыми всех окружающих, но не смогла сделать счастливой себя.

Я встаю и двигаюсь, несколько раз повторяя:

— Извините. — Проталкиваюсь мимо сидящих в моем ряду людей, чувствуя связь между Реттом и мной острее, чем когда-либо. Словно что-то рвется в центре моей груди, притягивает меня к нему. Это так естественно, что я не могу сопротивляться этому притяжению.

Я сбегаю трусцой по ступенькам, а затем шагаю к тренировочной площадке так быстро, как только позволяют мои короткие ноги. Прохожу мимо желоба для быков, вниз по аллее, ведущей к раздевалкам. И с вялой, короткой улыбкой протягиваю свой пропуск охраннику.

Он что-то говорит мне, но все, что я могу слышать, — здоровый, ровный стук моего сердца в груди. Я замечаю Ретта и почти улыбаюсь, прежде чем резко останавливаюсь.

Он опирается одной рукой на металлическую панель забора, его ковбойская шляпа сдвинута на затылок. Я вижу, как кончики его волос касаются спины, когда он наклоняется вперед к женщине, стоящей перед ним.

Она прекрасна. И я узнаю ее, потому что она была на последнем родео.

Мой желудок скручивает, а грудь ноет. Это именно то, что я попросила его сделать. Он дал мне возможность сказать ему, что я тоже его хочу, но я поступила иначе. Я предложила ему поиграть в эту игру с кем-нибудь другим. Я должна быть счастлива, что он хоть раз послушался.

Но я опустошена. Я никогда не забывала о репутации Ретта, но он никогда не оправдывал ее передо мной. При виде этого у меня на языке появляется кислый привкус.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, не желая видеть больше того, что уже увидела, и в этот момент натыкаюсь прямо на твердую, как камень, грудь Эмметта Буша и вижу его ухмыляющееся лицо.

— Куда ты направляешься, дорогуша? — растягивает он слова.

Я поджимаю губы, взвешивая все варианты, борясь с эмоциями и коря себя за то, что всегда остаюсь такой чертовски ответственной. Настолько ответственной, что довела до этого парня, который мне действительно нравится.

— Не знаю. Моя ночь свободна. Есть какие-нибудь идеи? — спрашиваю я, и безрассудство разливается по моим венам.

Эмметт улыбается шире и кладет руку мне на плечо.

— Ну, я знаю один бар.

Я напрягаюсь под его рукой и слегка отстраняюсь. Он не дает мне того ощущения дома, которое дает Ретт, когда его руки обнимают меня. Но, может быть, мне не нужны чувства.

Может быть, все, что мне нужно, — немного повеселиться.

— Эй, Итон! — Эмметт кричит, и я вздрагиваю. — Хватай свою девушку, и давай отправимся в «Спур» [43]. Отпразднуем то, что твоя старая задница едва победила меня сегодня вечером! — Он смеется и тянет меня за собой.