Безутешная плоть

Ньяша заказывает отбивные и спрашивает, сколько там участников, чтобы при необходимости включить и их.

Двоюродный зять заявляет, что пойдет посчитает, а потом займется на кухне.

Дети опять сгрудились вокруг Ньяши, и она падает на диван.

– Анесу, поздоровайся с тетей Тамбу. Майгуру Тамбудзай, – наставляет она. – Ты тоже, Панаше. Здесь, дети, мы на улице говорим «Добро пожаловать», а в доме «Здравствуйте». И похлопаем в ладоши, как я вам показывала. У всех надо спрашивать «Как поживаете?».

– Ньяма чиромбове, Майгуру.

Леон, который так и не вышел из комнаты, приступает к ритуалу – симпатичным жестом складывает руки, с тихим, теплым звуком хлопает.

Дети повторяют за отцом.

– Ты должна говорить «ньяма шеве», потому что ты девочка, – наставляет Ньяша Анесу, переводя на тебя полный ужаса взгляд.

– Почему? – спрашивает Анесу и, не получив ответа, повторяет: – Ньяма чиромбове. Почему девочкам надо так говорить? Почему девочки иначе хлопают в ладоши? – упорствует она.

Ньяша задумывается, а потом отвечает:

– Знаешь, разумного ответа на это нет. Так что лучше реши сама.

– Я решила!

– Сейчас увидишь, что будет.

– Я решила! Я решила, а ничего не случилось.

– Как поживаешь, Банамунини? – спрашиваешь ты двоюродного зятя, поскольку ты на несколько месяцев старше Ньяши.

Ты интересуешься, откуда он, и делаешь комплимент его произношению на шона.

– Спасибо отцу Ньяши, – отвечает зять.

Оживляясь, Ньяша довольно кивает.

– У немцев необыкновенная способность подлаживать органы речи к наиболее трудным сочетаниям согласных в нашем языке.

– Мой тесть – единственный, кто слушает меня на шона, – продолжает Леон таким тоном, что трудно понять: он благодарен тестю, который обращает на него внимание, или злится на всех остальных, потому что они на него внимания не обращают.

– Даже дома, – заключает двоюродный зять. – Хоть мой шона лучше их английского, все говорят со мной на колониальном языке.

– Ты был там! – восклицаешь ты. – Бабамунини, ты ездил туда, в деревню?

– Мой тесть очень мудрый человек. Он настоял на том, чтобы я вручил ему лобола[25] за Ньяшу там.

Кузина обнимает дочь за шею.

– Знаешь, сколько запросил папа? – спрашивает она с беспечной усмешкой. – Конечно, трудно понять, сколько надо. А он всегда считал, что за меня вообще нельзя назначать никакой лобола, потому что все равно придется возвращать. Поэтому он попросил символические сто марок.

Тебя коробит, когда ты слышишь ничтожную сумму, но ты стараешься этого не показать, а Ньяша с горечью продолжает:

– Да, можешь себе представить, что обо мне думают. А еще, конечно, смеются над Леоном, называют его мурунгу асина мари[26]. Для них, если ты белый и не богатый, с тобой что-то не так.

– Здесь слишком много думают о деньгах, – говорит двоюродный зять. – Но что значит не иметь денег? Мы с Ньяшей счастливы.

– Мне нужно было все или ничего, – продолжает Ньяша, большим пальцем поглаживая тыльную сторону ладони мужа. – А значит, ничего, ведь если выбираешь все, вопрос стоит об оплате.

Двоюродный зять крепко стискивает руку Ньяши.

– Я не мог разочаровать своего тестя и не хотел разочаровывать новую семью. – Двоюродный зять бросает умоляющий взгляд на жену. – Поэтому мы согласились на этот сувенир. Они есть в каждой культуре, такие сувениры. А нам было полезно по возможности следовать культурным традициям. Там я и научился хлопать в ладоши.

– И некоторым другим культурным обычаям, – сухо уточняет Ньяша. – У него даже была козья шкура.

– Ужасно. Меня все время тошнило. Но я хотел делать для семьи все как полагается, – улыбается двоюродный зять. – И в любом случае мне понравилось мясо. Я и туфли из кожи ношу. И убедился, что особой разницы нет.

Двоюродный зять считает, что его способности к языку шона объясняются не только принадлежностью к германской ветви европейцев. Он рассказывает тебе, что хорошее произношение – результат нескольких месяцев, когда он путешествовал автостопом по Кении, где звуки похожи.

– А еще, – завершает тему двоюродный зять, – у меня тогда была кенийская подружка. Так что жилище тестя не показалось мне слишком необычным.

– Хорошо, что ты все-таки выбрал Зимбабве, Мвараму![27], – подбадриваешь ты нового родственника. – Значит, мы тебе нравимся больше, чем кенийцы, кикуйю или масаи.

Ньяша несколько секунд пристально на тебя смотрит.

– Гикуйю, – говорит она наконец.

Затем вскакивает и просовывает голову между солнцезащитными шторами на большом окне. По всей длине штор тянутся широкие спущенные петли. Май Така пыталась их затачать, потому что порвано во многих местах. Ньяша смотрит во двор и, кажется, ничего не замечает.

За окном над папками и бумагами склонилось человек десять молодых женщин. На деревянных козлах, вокруг которых они расселись, стоят два огромных древних компьютера. Глядя на свою работу, кузина делает вдох, выдох и расслабляется. Обернувшись, она сообщает, что возвращается к ученицам. Дети вылетают следом за матерью.