Безвременье

Мне шепнули, что я должен выиграть какую-то битву,
на роду мне написан великих свершений венец.
Моё имя вплетут в мирозданье, запишут в молитву,
и я стану пророком и Богом Богов, наконец.

Мне закрыли глаза двух ночей безупречные шоры,

мне к бокам примостили дощатую выдержку стен,
и, казалось, в ногах не опилки, а древние горы
ледяными вершинами тянутся к дрожи колен.

Сколько лет в этом стойле овсяном, соломенном, хлебном

вариации мыслимых жизней слагались в одну.
И по ней проскакав, я сливался, как облако с небом,
и срывался, как тень с облаков, к океанскому дну.

Мне предписан был бег по какому-то смутному кругу,

рёв арен, звон монет и трусливые рвения шпор.
Я придти должен первым куда-то и эту заслугу
мне принимбят при жизни, а после поставят в укор.

За бесчисленность дней, или что там текло за глазами,

я сумел сосчитать все песчинки на трассе своей.
Я прошёл её первым, последним, скрипучим как сани,
стёртым в пыль от копыт до горячего пара ноздрей.
Все интриги трибун, всех менял и карманников трюки,
всех властителей дум, все царапины нищенских рук,
даже каждую муху, скрестившую лапки на брюхе,
все оттенки реальности, каждый случавшийся звук…
Вот меня по бедру кто-то хлопнул горячей ладонью —
мол, пора, выходи – твой единственный, главный забег!
И откуда-то сверху, увидев судьбу свою конью,
я заржал, всё и вся, как на свет,
поднимая на смех.

Трудно быть богом?

Трудно быть йогом
в православном храме.
Трудно быть рогом
изобилия в женской бане.
Трудно быть стогом
сена, в котором люди
громко хохочут, хватая друг друга за муди.
Трудно быть соком
берёзовым на исходе
весны, который уже бродит,
становясь гуще и горше
слезы сосны.
Трудно быть итогом, чертой, приговором, пулей,
последней пчелой,
к закату летящей в улей.
Богом не трудно. Чего там осталось Богу?
Лечь на завалинке, гладя больную ногу.

О, Русь!

Я не могу свести концы
с началами, о, Русь!
Я сам себе гожусь в отцы
и в матери гожусь.

И ты мне дочь,

и я, точь – в точь,
тот византийский поп,
который падал, словно ночь,
в сияющий сугроб.

А если по его следам —

до каменной волны,
то там – сезам или седан
клокочущей войны,
Везувий, бьющий из трубы
сторожки лесника,
и дым струящейся судьбы
сквозь скучные века.

Тибетских скал простой секрет

тебе открыт давно.
За краем света – тот же свет,
и только там темно,
куда ещё не бросил взгляд,
не повернул лица.

О, Русь моя! Я снова рад

и счастлив без конца.

Happy end