В ответ не появилось ни символа.
«Лера, ты где?»
«Ты кто, черт побери?»
«Сволочь! Как ты смеешь?»
«Слушай, да мне плевать, кто ты и что думаешь! Бог ты там или засранец, сидящий в бункере и испытывающий на мне галлюциногенное снадобье, я вот что тебе скажу: не было во вселенной никакого романа о моем инквизиторе! И если он был придуман, то именно мной в прошлых жизнях, и я пришел, чтобы забрать то, что принадлежит мне по праву!»
— Ты, ты! Да я тебя… — я даже не заметил, когда, в какой именно момент, я начал кричать на ноутбук, размахивая кулаками.
Я вдруг вынырнул из кошмарного сна и увидел себя со стороны: сходящего с ума, бьющегося с химерами собственного разума, никого по настоящему не любящего.
Спятить на том свете — да, этим может похвастаться далеко не каждый писатель.
Ведь чтобы сойти с ума даже в реальности, нужно сначала на него взойти. А почти все наши деятели культуры — марионетки, обеспечивающие тылы себе и своим семьям — не более того. Они все выполняют разные социальные и политические заказы, и всем им платят вовсе не за какой-то талант, а за то, что они правильно просчитывают, что нужно в данный момент кесарю, и — выдают это за идеологию.
И ведь совсем недавно я глухо завидовал этим бездарям!
Все они пишут не сердцем и не умом, и даже не интуицией. Они просто трафаретчики, такие же, как основная масса педагогов, копирующих какого-нибудь Сухомлинского или ученых, цитирующих в своих работах других ровно столько, что для личного научного тезиса в монографии на двести страниц остается один единственный абзац. И за это они получают свои титулы, прибавку к жалованию, гонорары.
Они становятся почетными членами разных сообществ, но вот смерть уравнивает всех. И что остается на книжной полке обычных людей? Просто старые сказки, которые мать читала в детстве, или художественные книги, заставившие сделать важный жизненный шаг.
Академики и лауреаты так и остаются там, по другую сторону жизни, они варятся в своем котле, и нам, нормальным людям, они абсолютно не интересны. Они карабкаются по служебной лестнице, становятся профессорами — но разве они создают что-то затрагивающее сердце и душу?
Вся научная литература любого деятеля культуры, чем бы он фундаментально не занимался, оказывается на помойке.
А вот стишки школьницы почитывают. И романы тоже. Причем, не потому что это нужно по программе, а по велению сердца. Просто, чтобы отдохнуть.
Но сейчас я, как раз, похож на культурных людей, которые презирают жизнь, считают, что они утонченные, чувствительные и ранимые натуры. Их снобизм, на чем бы он ни основывался, создает из них эту особую когорту. И теперь я становлюсь одним из них?
Дался мне этот роман?
Все писатели за свое бумагомарание получают деньги, причем такие, что можно спокойно жить и нигде не работать.
А что получил я, кроме смутного удовольствия, граничащего со страхом? Где я оказался, ведомый проклятым даром, и что будет со мной потом, когда я вернусь?
А что если я — просто научный эксперимент?
Я пишу, потому что у меня к этому патологическая склонность. Но если мне можно внушать слова и образы, то в реальность вернется не просто великий автор одного романа, но живое оружие, управляемое прямо из этой пещеры.
Моими новыми мыслями потом можно убирать политических конкурентов, особенно, если имя мое станет известным, и оно прикроет меня от следователей прокуратуры.
Обвинение писателя в том, что он описал преступление, совершенное им самим — что может быть круче для пиара?
Мне нужно просто будет писать у всех на виду, а в это время убийства будут происходить так, как и были заложено в мою голову. И кто после этого сможет меня обвинить, если будет такое железно-бетонное «алиби»?
Из этого сделают шоу.
Например, пригласят на телевидение в реальном времени, где на глазах у всей страны я придумаю громкое заказное убийство, такое же скандальное, как гибель Листьева, — и оно произойдет именно в это время. Я буду на полной «прослушке» ФСБ, для чистоты, так сказать, эксперимента. И это перевернет представления обывателей о нашем безумном мире. Сенсация — это ключ к успеху!
Но вопрос в том, что так жить дальше я не хочу. Знать, что помогаю убивать, но при этом не марать ручек, зарабатывать на чужом горе — это, собственно, карьера политического деятеля, а не писателя, и мне она противна!
Но вряд ли меня отпустят просто так, и не станут диктовать условия. Более того, если мне даже удастся вырваться, приватизировав и свой роман, это ничего кардинально не изменит.
Ну, издам я эту книгу, ну, промучаюсь пару десятков лет, поседею от собственной бездарности, а потом сам, на задних лапках, приползу к пещере, вымаливать вдохновение.
Это место, где я, оставаясь самим собой, поднялся на такой литературный уровень, который мне и не снился, и оно действует на меня, точно наркотик.
Похоже, я уже не смогу жить дальше без приступов этого черного вдохновения, но не факт, что эту свою обретенную уникальную способность я вынесу вместе с собой в реальность.