Безвыходное пособие для демиурга (СИ)

— Из меня осколок щита выпадет в тот момент, когда я в романе про вас обоих поставлю точку? А если я поставлю многоточие? Если осколок не выпадет из меня, то что?

Волшебники посмотрели в пол.

Так я и думал. Это ничего не изменит.

Похоже, я умер ночью у себя на кухне. Меня не отправили в ад, а увлекли грязной работенкой по выдавливанию из себя куска алмазного щита, который не может уйти вместе со мной в загробный мир. Что ж, двум смертям, все едино, не бывать!

— А если я остановлю работу, господа всезнайки? Что тогда? Никто не сможет дописать этот дурацкий роман! Талантишку не хватит. Харизма либо есть, либо ее нет! — я выпил. — Я думал, что мне диктуют текст, мне казалось, что кто-то когда-то все это придумал, а я лишь воспользовался отмычкой, отворил волшебную дверь, подглядел все, и написал, но это не так, отнюдь! Это, оказывается, из меня выходил ваш дурацкий осколок. Но, если бы я обладал, скажем, тяготением к музыке, то пиликал бы сейчас на скрипке. А, самое главное: осколки в бездарей не вселяются! Вы же считаете меня вечным художником, который столетиями бродит по Италии. Как же это меня в Россию забросило?… Но даже если не думать об этих мелочах, все равно, ваш пасьянс не раскладывается. Мы все здесь одарены и могущественны. И только я не владею вашей хваленой магией. Вопрос в том, как же это я все смог описать, если никогда ничего не видел?

— А ведь ты знаешь все ответы. — Николай Петрович подмигнул мне. — Пока Данька бесится сейчас у нашей книги, пока Пашка чешет затылок, только у тебя одного, Герман, есть власть над изменчивой реальностью. Но если ты прекратишь работать, у тебя отнимут твой дар и отдадут его тому, кто окажется рядом. Ты пойми, что выдавить из тебя щит может любой человек, даже не маг. Сейчас ты еще жив, и у тебя есть шанс вернуться к своей Лере. И этот осколок щита — это твой пропускной билет в реальность. Оставь его нам и забирай роман.

— С чего это я должен верить двум прохвостам, которых сам же и выдумал?

— Не лги себе, Герман. Ты прекрасно помнишь о нашей первой встрече. — Николай Петрович тряхнул своей козлиной бородкой. — Выходит, не мог ты меня придумать здесь. Ведь иначе получается, что и я, с таким же успехом, мог придумать тебя, чтобы ты написал для нас роман и вернул нам осколок. Версия не хуже любой другой, что вертятся у тебя сейчас в голове.

— А какой вам резон возвращать меня домой? — в глубине души затеплилась надежда.

В конечном счете, я, действительно, видел Николая Петровича накануне всех этих событий. Но в моем романе он был без этой дурацкой козлиной бороды. Может быть, он такой же живой, как и я сам?

Кроме того, этот Петрович мне симпатичнее того, которого я нарисовал в книге.

А еще, когда у меня дико заболела голова, и я впал в забытье, переходящее в сон, ведь это именно Николай Петрович учил меня ходить по воде и вел на ту сторону, где ждала меня Лера.

— А, действительно. — гофмейстер смотрел на своего силовика с нескрываемым удивлением. — Я не узнаю тебя, Петрович. Зачем нам в реальности мальчишка, который угадал нашу подноготную? Он не маг, дотянуться до нас не может, но его пасквиль может натолкнуть на наш след ищеек. Зачем нам такой свидетель?

— Эх, ты, Великий Инквизитор. — Николай Петрович хрипло рассмеялся. — Где же твой нюх, опричник Господа? Одна половина твоей души — это мертвая собачья голова, а другая — помело, да только рыщешь ты не там.

— Так это ты? — Лев Григорьевич вскочил, опрокидывая стул, на котором сидел. — Это ты владелец щита, а вовсе не книга? Вот почему здесь ты не можешь быть молодым! А ведь я мог бы догадаться!

— Тебе ведь, Лев Григорьевич, только что прямо сказали, что в реальности я именно такой, как сейчас. — Николай Петрович налил себе стопку коньяка. — Тебе, носитель Великого Инквизитора, я показал то же, что и всем. Просто ты возомнил о себе невесть что. Гордыня, братец мой, тем и опасна, что делает слепыми и глухими. Вот Гера — он все понял, и кулаками по столу не стучит.

Бог мой, сумасшедший дом сошел с электронных страниц и стал моим миром за гранью бытия!

Я почувствовал толчок крови где-то в затылке.

Да, я понял, боль приходит, когда я теряю ощущение почвы под ногами, когда у меня возникает паническое желание убежать, спрятаться, укрыться от этого безумия.

Да, я всегда верил в некие мистические проявления иной формы бытия и сознания, но я никогда не хотел провалиться внутрь фантасмагорий, я подозревал, что они рождаются в головах сумасшедших гениев.

Теперь я создал мир, который сводит с ума. Речь не о читателях, а обо мне самом!

Вот почему Гоголь боялся, что его похоронят живым! Он придумал это, а потом сам ужаснулся своей фантазии!

Но все, что однажды было занесено на бумагу, непременно исполняется.

Когда, спустя столетие, Гоголя раскопали, чтобы перезахоронить, его тело было перевернутым в гробу, а обшивка изнутри была изодрана ногтями.