Безвыходных положений не бывает

Мне сильнейшим образом захотелось вернуть Баро­на немедленно, но вокруг, предвкушая редкое зрелище, собралась целая толпа любопытных. Было бы неспра­ведливо разочаровывать этих людей. К тому же мерин казался самой смирной и покорной лошадью на свете. Он был настолько жалок, что я подумал: отказаться от его услуг – значит обидеть славное животное, лишить его последнего шанса послужить человеку.

– Где вы разыскали это полезное ископаемое? – пошутил я, похлопывая Барона по тощей шее. – Судя по внешнему виду, этот рысак – современник Тита Флавия Веспасиана. Вы не откроете тайну, как он пере­двигается без инвалидной коляски?

Барон, который до сих пор уныло стоял, перебирая ногами, вдруг скосил на меня единственный глаз, и столько было в нем неожиданной хитрости и ехидства, что я внутренне ахнул. «Эге, – подумал я про себя, – здесь нужно держать ухо востро. Кажется, штучка с секретом».

– Ну пока, – сказал я Васе и лихо подпрыгнул, как это делали герои ковбойских кинофильмов, но Барон отодвинулся ровно настолько, чтобы сделать мой пры­жок самой бесполезной на свете затратой сил. Так по­вторилось несколько раз, к большому удовольствию местных зевак. Особенно развеселилась эта компания, когда кто-то принес для меня лестницу-стремянку. Тогда за честь редакционного мундира вступился Вася, который схватил меня в охапку и рывком забросил на лошадиную спину. Едва успел я принять гордое верти­кальное положение, как Барон встряхнул меня – думаю, для того, чтобы насладиться лязгом моих челюс­тей, – и отправился в путь со скоростью, которая вы­звала бы презрительную усмешку у разморенной на солнце черепахи.

– Дядя, не превышай шестидесяти километров в час! – радостно завопил какой-то рыжий мальчишка.

Другие тоже что-то кричали, но я обращал на них такое же внимание, как утопающий на горный пейзаж. Мои глаза полезли на лоб. Дело в том, что хребет у Ба­рона оказался столь острым, что о него можно было точить карандаши, и на каждом шагу я испытывал та­кое ощущение, будто сейчас распадусь на две равные половины. А чтобы не возникало никаких иллюзий, Барон два-три раза в минуту меня встряхивал, чутко прислушиваясь к исторгаемым мною воплям. Поража­ясь собственной ловкости, я на ходу снял куртку и под­сунул ее под себя. Стало легче. Настолько, что я нашел в себе силы оглянуться и убедиться в том, что мы едем в противоположную сторону. Я пробовал указать их свет­лости на ошибку и подергал уздечку, но добился лишь того, что Барон чуть не куснул меня за ногу. Потом по­косился на меня, и в его хитрющем глазу было недву­смысленно написано: «Сиди-ка ты лучше спокойно, дружок. И не вздумай с меня соскочить. Предупреждаю честно: сбегу. Неделю будешь искать!»

Высказав эту мысль, Барон стал на краю дороги и начал делать вид, что любуется закатом. Я горько рас­смеялся, настолько неслыханно глупой была ситуация. Я, корреспондент областной газеты, добрую сотню ки­лометров трясся по проселочным дорогам только для того, чтобы угождать прихотям старого одноглазого са­модура!

– Эй, приятель! – обратился я к проходившему ми­мо парню. – Не хочешь ли прокатиться до правления? Я не эгоист!

Юноша прыснул и посмотрел на меня с оскорби­тельным сомнением.

– Не хочешь – не надо, – уныло произнес я. – Тогда скажи хотя бы, как развернуть их светлость на сто восемьдесят градусов?

– Вот это другое дело, – понимающе проговорил парень. – Эй, Барон! – крикнул он. – В сельпо при­везли свежее пиво!

Нужно было видеть, как ожила эта старая кляча! Ба­рон развернулся, по-молодому взбрыкнул копытом и галопом помчался вперед, так помчался, что лишь пыль да куры разлетались в разные стороны! Я вцепил­ся руками в нечесаную гриву и трясся, как горох в по­гремушке. Не сбавляя пары, Барон пролетел мимо правления колхоза, обдал брызгами из лужи редакци­онный «Москвич», проскакал еще метров двести и как вкопанный остановился у палатки сельпо.

Очевидцы потом долго спорили, как оценить мой акробатический этюд. Одни утверждали, что это было двойное сальто средней сложности, а другие – что ми­нимум тройное, с поворотом и кульбитами. Все были очень довольны эффектным зрелищем и особенно тем, что во время последнего кульбита я свернул шею злю­щему козлу (за которого до сих пор плачу из каждой получки).

Разумеется, никакая сила в мире не заставила бы меня вновь сесть на гнусного пропойцу, который про­менял своего седока на смоченную в пиве корку хлеба. Проклиная телефонный звонок, главного редактора и всех сивых меринов на свете, я, прихрамывая, побрел к машине.

И здесь произошли две встречи, которые с лихвой вознаградили меня за все мучения.

Во-первых, из хохочущей публики выбежала то­ненькая девушка и сказала, что она и есть Вера Шиш­кина. Она очень извиняется, что так получилось, но ее дядя-конюх боится, что корреспонденты с их статьями вскружат ей, Вере, голову. А она хорошо понимает, что настоящей певицей станет только через много лет, если будет очень и очень много работать.