Безвыходных положений не бывает

Я немного успокоился. Началась музыка – и сотни ушей обратились к оркестру, как лепестки роз к солнцу. Первые десять минут я высидел довольно спокойно: сосчитал музыкантов, отдельно мужчин и женщин, за­метил, что первая скрипка похожа на коменданта на­шего студенческого общежития, и сообщил об этом брату. Он не реагировал. Тогда я написал ему записку с этим наблюдением, но брат, не читая, сунул ее в кар­ман. Мне стало обидно, и я начал оглядываться, чтобы разыскать хоть одного нормального человека. На меня зашикали. Через минуту я понял, что умираю от скуки, и шепотом предложил брату сыграть в «морской бой», но он сделал страшные глаза и вновь повернул свои локаторы к оркестру. И в этот трагический для меня мо­мент я заметил, что «спикер палаты лордов» осторожно листает футбольный календарь. Мы быстро нашли об­щий язык и провели бы полтора часа вполне сносно, если бы не супруга «лорда». Она забрала календарь и сунула его в редикюль, после чего «лорд» сразу свер­нулся, как прокисшее молоко на плите. И тут древний инстинкт самосохранения подсказал мне единствен­ный шанс на спасение. Я встал и величественно уда­лился, как Наполеон, подписавший акт об отречении.

Вы не поверите, но уже через месяц после концерта я был совершенно здоровым человеком, если не счи­тать легкого нервного тика, от которого избавился года два спустя. Врачи нашли в моем потрясенном симфо­нией организме какие-то скрытые резервы, а моло­дость, сибирские пельмени и угроза остаться без сти­пендии сделали остальное. Разумеется, с тех пор я при­нес Большому залу консерватории прибыли не больше, чем полное лунное затмение, но я не настолько глуп, чтобы во всеуслышание болтать об этом. Я просто сде­лал для себя кое-какие выводы, которыми готов поде­литься.

Начну с наиболее драматической коллизии. Допус­тим, чрезвычайные обстоятельства (весна, любовь и прочее) привели вас в концертный зал. Здесь есть не­сколько основных вариантов. Если вы сидите особня­ком, то все в порядке. Хорошая, умная книга, журнал с кроссвордом – и полтора часа пролетят в пять минут. Но если рядом с вами любимая и к тому же меломан­ка – выход только один. Миниатюрный транзистор­ный приемник с наушником-раковиной – и вы спасены. Пока любимая в молитвенном экстазе изнемогает от наплыва чувств, вы слушаете репортаж о футболь­ном матче. В этой ситуации важно не потерять бди­тельность и не заорать: «Гол!» Ваш восторг может быть неправильно понят окружающими.

Если же Провидение спасло вас от концерта, все становится проще. Можно вызубрить наизусть два-три такта из популярной сонаты и при случае насвистывать их с глубокомысленным видом. Эффект удваивается, если вы при этом будете вертеть в руках корешки от билетов на концерты (раздобыть их не так сложно),

Чрезвычайное впечатление производят и такие фра­зы: «Я полагаю, что интерпретация Ваном Клиберном Третьего концерта для фортепьяно Рахманинова весь­ма оригинальна. А вы как считаете?» Или: «Мравинский изумительно владеет оркестром. Не так ли?» Я знаю парня, который одной такой фразой, сказанной дежурному по вокзалу, добился плацкартного места в переполненном поезде.

Вот таким образом. Если вы со мной не согласны – выпутывайтесь сами как хотите. Только потом не гово­рите, что я не предупреждал.

ПАЛЬМА

В студеный морозный вечер мы возвращались домой. В школе топили жарко, но за какие-нибудь две минуты наши тела растеряли школьное тепло. Мы влетели в подъезд холодные, как пельмени.

– Собака! – закричал брат, роняя портфель и наги­баясь над черным комком. – Живая собака!

На полу, дрожа каждой шерстинкой, лежала черная дворняжка с белым пятном на лбу. Она была чужая – в рабочем поселке мы ее никогда не видели. Какое со­бачье счастье занесло ее в наш подъезд, мы так и не узнали. Она лежала на холодном полу, и в ее потускневших глазах была смертная тоска.

Брат расстегнул пальто и сунул собаку под пиджак.

– Ух как замерз, песик! Погрейся, песик.

И тут произошло то, что я не забуду. Собака потяну­лась и лизнула брата в щеку. И такая неземная благо­дарность светилась в ее глазах, такая безумная надежда на спасение, что нас буквально перевернуло. Мы по­смотрели друг на друга и молча направились в квар­тиру.

Дальше прихожей нас, конечно, не пустили. Вы ведь хорошо знаете, что в таких случаях говорят взрос­лые: «Чтоб духу ее здесь не было!»

Черный комок лежал на циновке у двери, ожидая приговора. И мы приняли бой. Мы кричали, плакали и молили. Мы лезли вон из кожи, уверяя, что будем хо­рошо учиться, ходить каждый день за хлебом и приби­рать свою комнату. Мы могли бы пообещать звезды, ес­ли бы знали, что они смягчат родительские сердца.

– Чтоб духу ее здесь не было!

Черный комочек дрожал у двери. Я мог только мо­лить и рыдать – участь слабых. Но брат был старше и мудрее меня. Недаром через много лет он стал ученым. Он перестал хныкать и обещать. Он подумал и сказал:

– Хорошо, собаку я унесу. Но я не выброшу ее на снег, чтобы она замерзла перед нашим окном, этого вы не дождетесь. Я уйду вместе с ней и буду греть ее под пальто.