БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Они завершали первый круг, когда из толпы вычленилась тучная пара, опасливо сближая свою траекторию с двумя отторженцами. Она наводила «дуло лорнета» на грудь Столыпина долго и обстоятельно. Наведя, наконец, спросила с сокрушительным акцентом:

– Косподин Столыпин, какое знашение имеет крест на фаша грудь?

Согласно, отечески закивал головой ее спутник:

– Я-я. Крест ошшень походит как над могила.

– Стыдитесь, сударь! – резко одернув дворцовых опоссумов, шагнул вперед Кривошеин.

– Он не сударь. – Вязкая ярость вздымалась в груди Столыпина, поднималась к горлу, судя по акценту, его статус-кво.

«Herr». А она, следовательно, херрова фрау.

Он говорил, не повышая голоса. Но сталь, звеневшая в нем, легко пронизывала душный блеск фойе, его слепящее безмолвие, вонзаясь рублеными клинками в плотоядно затаенную толпу.

– Итак, фрау, утоляя вашу любознательность, отвечаю: сей крест получен мною от управления «Красного Креста» во время русско-японской войны за пожертвования медикаментов для тяжело раненных. Принимая во внимание опус вашего «herra»: «ошшень походит как над могила», – желаю вам удостоиться столь же могильных крестов во время, не приведи Бог, русско-германской войны.

Он жил на своей земле, обильно политой кровью проторуссов, на коей взросли кровные обычаи, нравы, выпестовался великий сказочный русский язык. И он не намерен был терпеть в этом языке плебейски наглого акцента от не гостей, самозванных вторженцев.

Отстраняясь от пары, перекипавшей в удушливо растерянной злобе, трубно, уже не сдерживая командорской, все еще принадлежавшей ему власти, послал Столыпин жесткий оклик-запрос через весь зал к генерал-губернатору:

– Господин Гирс!

– Я вас слушаю, – помимо воли подтянул чрево генерал.

– Вчера, во время освящения памятника государю Александру II, евреям учащимся запрещено было идти с крестным ходом. Из чьей головы вылупился сей многомудрый приказ?

– Приказ попечителя учебного округа Зилова, – нервно пожал плечами, вытирая лоб платком, Гирc.

– И вы знали об этом заранее?

– В общих чертах, ваше превосходительство.

– Знать в общих чертах о распоряжении Зилова – все равно, что быть «немножко беременной». Как вы могли допустить такую низость, этот зоологический антисемитизм к отрокам и отроковицам?

«Их антисемитизм нам нужен для управления нашими меньшими братьями».

Вновь ослепила вспышка из «Протоколов…».

– Я не намерен разговаривать и отчитываться в таком тоне! – сорвался на постыдный фальцет губернатор, бегая пухлыми перстами по атласным лацканам фрака.

– Вы будете отчитываться, – брезгливо обрубил истерику Столыпин, – но уже не премьер-министру, а следующей революции.

Они развернулись и пошли в зал. Тяжкая остывающая лава всклень заполняла плоть премьера. Она выжгла все шлаки, всю второстепенность бытия, оставив лишь не поддающуюся переплавке тоску.

– Петр Аркадьевич, – взял Столыпина за локоть Кривошеин. Всматриваясь страдающими глазами, предложил: – А не трахнуть ли нам по рюмашке коньячку? До звонка еще немало времени.

– У вас бесценный талант, Семен Власович, ловить фортуну за хвост в надлежащий момент. Трахнем. И не по одной.

Но сначала главное, то, что бередит душу. Вы только что из Сибирей. Как там наши протэжэ Старобардовцы? Что староста Прохоров?

– Нет слов для описания, Петр Аркадьевич. Немеренная ширь, роскошь свободного труда. Тайга кишит зверем и… гнусом. Затеряться бы там на месячишко с берданом и накомарником – полжизни не жалко. А Прохоров – Орел! На диво цепкая, корневая натура, предприимчивый, стальной характер. Истинный вожак-оратай. Его сыну Никитке всего-то двенадцать годков, однако мужскую работу вровень с отцом тянет. У них ныне отменная школа, свой синематограф, телеграф, коим без робостей телеграфируют в Британию и прочие Европы на предмет торговли хлебом, маслом, соболями, кедровым орехом.

Богато, широко живут, сеют почти без пахоты – плоскорезным диском по целине.

– Никиток у Прохорова в отпрысках наследных… чудно! Отрадная весть для меня… да что там: для всей России хлеборобной.

– Так я жду в буфете, Петр Аркадьевич.

– Идите. Вскорости догоню. Вот только несколько слов Коковцеву. (Увидел Столыпин своего вероятного преемника через распахнутые двери в зале.)

Он вошел в зал. Неторопливо, со слабой улыбкой приблизился к Коковцеву, взял под локоть:

– Вы уезжаете, граф?

Тотчас заскользили к ним, придвигаясь, две кометы, с фееричными хвостами сплетен и слухов, – Фредерикc и член Госсовета Немешаев. Коковцев развел руками:

– Сожалею, Петр Аркадьевич, но вынужден, дела неотвязны и неотложны.

– Боже, как я вам завидую.

– Что так?

Коковцева поразила выплеснувшаяся в голосе премьера немеряно черная тоска.

– Впрочем, пустое. Одолевает в последнее время некая никчемность бытия: премьер, уже взнуздавший себя, вновь был застегнут на все сановные пуговицы.

– Вам ли это говорить, Петр Аркадьевич, сделавшему для России…