Беззаботные годы

После ужина они перенесли поднос с кофе в душную тесную гостиную, настолько загроможденную роялем, что в ней едва хватило места двум ветхим старым креслам. Духота стояла там такая, что Сид распахнула застекленные двери в садик за домом. В нем помещалась только гигантская липа и квадратик газона, некошенного уже несколько недель. Кипрей и мелкие астры цвели на узких клумбах вдоль стен из черного кирпича; на усыпанной гравием дорожке, отделяющей клумбы от газона, разрослись одуванчики и мокрица. Этим садом не пользовались и не любили его. Чугунная балюстрада и ступени, ведущие от застекленных дверей, проржавели, облупившуюся краску с них давно пора было счистить. Если их не пригласят в Хоум-Плейс, подумала Сид, надо обязательно посвятить часть каникул мелкому ремонту. О бесконечно более заманчивой возможности сказать Иви она не осмелилась, потому что ее разочарование, а также бесконечное пережевывание обиды, если их так и не пригласят, будут невыносимы. И кроме того, Уолдо мог так и не уехать на гастроли. Евреев-музыкантов из его оркестра явно тревожило происходящее в некоторых странах Европы, и, судя по всему, гастроли будут укорочены, если не отменены совсем. А в этом случае Иви захочет остаться в Лондоне и с ней не поедет. Сид вернулась с пыльного и теплого садового воздуха в еще более пыльное тепло комнаты и спросила, не слышно ли новостей о гастролях.

– Он не хочет брать меня. Я как раз сегодня утром спрашивала. Наверное, из-за жены. Она ужасно ревнивая, вечно заходит в комнату, когда он диктует. Какая нелепость!

И впрямь нелепость. Но Сид рассудила, что бедняжка уже вряд ли в состоянии различать потенциальные угрозы, поскольку ее муж славился своими романами на стороне – помимо внезапных и коротких связей, он, как было всем известно, содержал двух любовниц, и одну из них всегда брал с собой, отправляясь за границу. Кажется, о существовании этих любовниц не знала только Иви – точнее, отказывалась поверить в то, что считала злостными сплетнями. На самом деле она имела в виду, что его жена, бывшая оперная певица Лотти, ни разу не дала им шанса сделать происходящее отнюдь не нелепостью. Уолдо целовался с каждой женщиной в пределах его досягаемости, и конечно, целовался с Иви, которая, не утерпев, рассказала об этом Сид. Это случилось полгода назад, и теперь она считала, что лишь непреодолимые сложности ситуации стоят между ней и счастьем вселенских масштабов. (К этим сложностям она относила героизм Уолдо: по мнению Иви, необъятная и угрюмая Лотти была крестом, который ему приходилось нести.)

Иви раскинулась в своем кресле, на подлокотнике которого рискованно пристроила открытую коробку сливочного шоколада, и время от времени протягивала руку, ощупью находила конфету и отправляла ее в рот. Она очень любила сладкое и была подвержена частым приступам разлития желчи, которые, как и желтоватый цвет лица и сальная кожа, никогда не приписывала этому пристрастию. В этом отношении она была полна решимости, поскольку в эмоциональной жизни ничему не училась на своем опыте. Она чудовище, думала Сид, но думала покровительственно. С тех пор, как Иви родилась, когда Сид было четыре года, она была приучена считать, что Иви приходится идти скорее наперекор обстоятельствам, нежели собственной натуре: она всегда была болезненной, и перенесенные в раннем детстве сильная корь, острый аппендицит и перитонит ослабили ее тело и развили способности к манипуляции настолько, что она нисколько не сомневалась в особом отношении ко всему, что делала или не делала, в итоге последствия удерживали ее в состоянии вечного недовольства.

Сейчас она зевала – один зевок начинался раньше, чем успевал закончиться предыдущий, – и восклицала приглушенно-гнусавым голосом, каким обычно говорят зевающие, что в вероятности грозы нет никаких сомнений.

– Ты обещала подровнять мне волосы, – продолжала она и томным жестом провела по своей челке. – Она слишком отросла, только не подрезай так коротко, как в прошлый раз.

– Ну, сегодня я стричь тебя не буду. И вообще, сходила бы ты лучше к парикмахеру: я могу изобразить только стрижку «под горшок».

– Ты же знаешь, я терпеть не могу заниматься такими делами сама. А в свою парикмахерскую ты меня с собой не берешь.

– Иви, я тебе в сотый раз объясняю: к дамскому мастеру я не хожу. Там, где бываю я, женщин не стригут.

– Но ведь стригут же тебя.

На это Сид не ответила, а Иви добавила:

– Если бы ты решила сделать каре, могла бы сходить и в женскую парикмахерскую.

– Я не хочу каре. Просто люблю короткие стрижки. И хватит об этом, Иви.

Иви выпятила нижнюю губу, хмуро умолкла, и в паузе послышалось далекое, но отчетливое ворчание грома. Сид снова поднялась и подошла к окну.

– Господи, только бы дождь! Хоть немного воздух посвежеет.

Как Сид знала заранее, Иви продолжала дуться, пока ей не предложили партию в безик, на которую она нехотя согласилась. «Три партии, на два выигрыша из трех, – думала Сид, – а потом я смогу уйти в постель и написать ей».