Беззаконие отцов наших

Впереди на фоне окружающей темноты шевелилась огромная тень. Филип пошел к ней, не понимая еще, что собирается делать, когда дойдет. Есть проблема, ее надо решить, вот и все. В свете звезд, в неясном сиянии луны он видел лишь громадную качающуюся спину да раздвоенный хвост, толще обеих ног Филипа вместе взятых. Зверь вроде дернулся, как бы споткнулся на левую ногу. Взревел, и рев его был полон боли.

На крыше производственной лаборатории, где должен был стоять метатель, вспыхнул прожектор. Луч поймал чудовище и теперь следил, как оно, спотыкаясь, ковыляет к открытой городской площади. Поначалу Филип и не понял, на что смотрит. На спине зверя, сгорбившись и прижавшись к нему всем телом, сидел Хандро и лупил твари по голове остовом факела. Шип был одновременно и темным, и блестящим. Мокрым от крови. Филип застыл.

По сравнению с остальными городскими кварталами на площади рушить было почти нечего. Почти все они смогут восстановить или заменить. И все же Филипу пришлось убеждать себя, что Хандро гонит зверюгу, ведет куда ему нужно. Филип глядел, как великан молотит в бок улыбчивого чудища под ним титановым шипом, и чувствовал едва ли не благоговение.

С верхнего этажа производственной лаборатории что-то прокричали, и хаос пронзил резкий оглушительный грохот. Вдоль бока чудовища протянулась цепочка дырок, оно скорчилось от боли.

— Не стрелять! — заорал Филип. — В Хандро попадете!

Но тот уже спрыгнул. Зверь дернулся и повернулся, сбитый с толку светом и новой болью. Кровь пропитала его бок, капала из глаз, текла по щекам. Кровь такого же точно цвета Филипу доводилось видеть не раз. Она была красной, как человеческая. Грохот новой очереди, на сей раз кучной, и в звере возникла еще одна дырка, будто метатель как шахтерским отборником вырезал из бока твари пробный керн. Чудище задрало башку и попыталось снова запеть, но вышел лишь сдавленный задушенный хрип. Оно неловко шагнуло вперед, качнулось, вернулось на шаг, и тихо сложилось на голую землю площади, словно прилегло вздремнуть. Глаза не закрылись, только потускнели.

Филип помчался к Хандро, практически уверенный, что увидит труп. Однако тот стоял на коленях, выбивал целые пыльные облака из штанин и ухмылялся.

— Ты как? — спросил Филип. — Тебе бы к врачу.

— Я отлично, — ответил Хандро.

— Ты легко мог погибнуть, койо.

Улыбка Хандро расплылась еще шире, он пожал плечами. Чудовище, казалось, выдохнуло, и с воздухом тело покинули последние остатки жизни. Даже дохлое оно было огромно. Хандро нагнулся, поднял окровавленную палку и протянул Филипу.

— Спасибо, что одолжил. Чего, покажем пинче ублюдкам, кто тут главный?

Система Ханна была (в свое время) одним из тысячи трехсот миров, объединенных сетью врат с Солнечной системой и Лаконией. Она включала в себя среднего возраста звезду, две планеты в обитаемой зоне, четыре газовых гиганта, вокруг которых их собственными звездными системами в миниатюре крутились облака лун, да тощий, невзрачный пояс астероидов. В годы золотой лихорадки на два пригодных для жизни мира претендовали с полдесятка разных организаций, и разногласия насчет прав на сельхозисследования переросли в итоге в короткую, взаимоуничтожающую ядерную войну, и тут уж пришлось вмешаться Транспортному Союзу. Почти десять лет у корпоративных юристов система занимала то четвертое, то шестое, то десятое место в списке приоритетов, и правовое урегулирование двигалось и двигалось вперед, так, однако, ничем и не решаясь.

Потом пришла Лаконианская Империя, железный кулак имперской воли разнес в клочья бюрократическую волокиту, и «Эмерлинг-Восс Минералз энд Файненшл Холдинг» стряхнул пыль со старых проектов.

Более чем вероятно, где-то в тех проектах можно было найти маленький прямоугольник с перечеркнутой двойной линией стороной, который означал временные жилые бараки, или скорее даже, помещения многоцелевого назначения. Теперь этот прямоугольник существовал в реальности как четыре сборные металлические стены в два с половиной метра, скрепленные синим герметиком с желтой стружкой и все в патине, из-за которой казались грязными, сколько Филип их ни драил. На потолке висели такие же светильники полного спектра, как в каюте на его последнем корабле, «Рифмоплете». В единственной комнате — две брезентовые раскладушки. Одна его. Вторая во владении Моисея, его начальника. Диесисьет, третья из их троицы, жила в Альфе, если жила вообще.

— Вставай, — сказал Моисей.

Филип повернулся на койке и застонал.

— Вставай.

— Не могу я встать, — ответил Филип. — Умер. Мертвые не встают.

— Ты не умер.

— Тогда почему у меня все так болит?

— Потому что ты не умер, — хрипло, протяжно рассмеялся Моисей. — Мертвым не больно. Боль только для живых.

— А может, я в аду, — ответил Филип.

Сон уже отступил, оставив по себе лишь боль и страх.

— Может. — Веселья в смехе Моисея поубавилось.