Беззвездное море

Высадка Дориана на берег – акробатическое перемещение по веревкам, а потом ловко выполненный прыжок, и вот он стоит на берегу и смотрит, как корабль становится все меньше и меньше, удаляясь дальше по берегу.

Отсюда он может прочесть, что вырезано у него на корме:

Поиск и обретение.

Корабль превращается в светящийся огонек вдалеке, а затем и огонек исчезает, и Дориан остается один.

Он поворачивается лицом к лесу.

Таких огромных вишневых деревьев он никогда не видел. Перекрученные, во все стороны изгибающиеся ветви нависают над головой, некоторые так высоко, что надо голову запрокинуть, чтобы их увидеть, а другие так низко, что их можно коснуться, и все плотно унизаны мириадами нежно-розовых цветов. Мощные стволы разламывают корнями твердый камень, новые деревца тянутся вверх из отверстых трещин.

Бумажные фонарики свисают с ветвей, некоторые на непостижимой высоте, и усеивают полог леса, как звезды. Они покачиваются, хотя ветра нет.

В лесу он тут и там видит между деревьями пни. Некоторые из них уставлены горящими свечами, роняющими воск вокруг себя и на землю. На других стопками лежат книги, но, когда Дориан тянется, чтобы взглянуть на одну из них, оказывается, что книги – неотъемлемая часть пня, вырезаны из умершего ствола и раскрашены.

Он идет, и цветы осыпают его лепестками. Идти легко, тропа расчищена и размечена: в корни деревьев вставлены плоские камни, и к каждому прилеплена горящая свеча. Дориан ходко следует по тропе, оставляя за спиной Беззвездное море. Больше не слышно шума волн, бьющих о берег.

Один лепесток, трепеща, опускается ему на руку и, будто снежинка, тает на коже.

Потом лепестки начинают сыпаться чаще, и он пропускает тот момент, когда из вишневого цвета они превращаются в снег.

Сапоги его оставляют за собой темные отпечатки. Огни, отмечающие тропу, встречаются все реже. Цветочный снег валит гуще, подавляя пламя свечей. Становится холодней, каждый лепесток, падая на незащищенную кожу, ощущается как удар льдинкой.

Стремительно, тяжко наваливается темнота. Ничегошеньки не видать.

Он делает шаг вперед, другой, глубоко увязая в снегу.

И тут ему что-то слышится. Может, ветер, но звук не такой порывистый, он ритмичней, напоминает дыхание. Что-то движется рядом с ним, потом обгоняет. Хоть глаз выколи, полнейшая темнота.

Он останавливается. Осторожно забирается в рюкзак, находит там коробок спичек.

Вслепую пытается зажечь одну. Первая выпадает из озябших пальцев. Он делает глубокий вдох, унять волнение, и пробует еще раз.

Спичка загорается, дрожа язычком пламени.

Перед ним на снегу стоит человек. Выше, чем Дориан, худощавый, но плечи у него шире. На этих широких плечах – голова филина, которая смотрит на него сверху вниз большими, круглыми оранжевыми глазами.

Совиная голова наклоняется.

Большие круглые глаза моргают.

Спичка догорает до пальцев. Обжегшись, он роняет ее. Спичка на лету гаснет.

Темнота снова окутывает Дориана.

Закери Эзра Роулинс, который за свою читательскую жизнь навоображал себе многих персонажей из книг, и не мечтал никогда о том, чтобы оказаться лицом к лицу с одним из них. И хотя он знал, что Китинг был реальным, живым человеком, в голове у него все равно сложилось некое о нем представление, и представление это совершенно не соответствует тому человеку, на которого он сейчас смотрит.

Этот куда старше восемнадцатилетнего юноши, которого Закери видел своим мысленным взором. Впрочем, что такое возраст для того, кто заблудился во времени? На вид ему лет тридцать, у него темные глаза и длинные грязно-русые волосы, собранные в хвост, в который вплетено несколько перьев. Рубашка в оборках давно уж утратила свою белизну и большую часть оборок, но жилет выглядит лучше, хотя и тому недостает нескольких пуговиц, замещенных бечевками, завязанными в узелки. Кожаная полоска дважды обернута у него вокруг талии, как двойной ремень, с которого свисают несколько предметов, включая нож и моток веревки. Полосками из кожи и ткани перехвачены также его колени, локти и правая рука.

А вот левой руки у него нет, отрезана выше запястья. Культя также обернута и защищена, и та часть руки, что виднеется над культей, и часть шеи несут на себе зарубцевавшиеся следы сильного ожога, случившегося, судя по шрамам, уже довольно давно.

– Ты их еще слышишь? – спрашивает Саймон.

Закери трясет головой, в равной мере для того, чтобы вытряхнуть голоса из памяти, и в порядке ответа на вопрос. Факел он где-то вроде бы уронил, но разве у него был факел? Пытается вспомнить – и видит перед глазами осколки статуй, темноту и гигантского кролика.

– Они все врут, – уверяет его Саймон, кивая на дверь. – Хорошо еще, что я услышал тебя.

– Спасибо, – благодарит Закери.

– Пропусти это сквозь себя. Пусть пройдет, а потом отпусти, забудь, – советует Саймон и отворачивается, чтобы Закери немного освоился. Того бьет дрожь, но мало-помалу он успокаивается, отвлекаясь на то, что вокруг, пытаясь все охватить взглядом.