Библия бедных

Первая актриса. Ой, говно.

Второй актер. Шапку пустили?

Вторая актриса. Пустили.

Третий актер. Что собрали?

Первый актер. Да копейки.

Первая актриса. Мы сделали, что могли.

Второй актер. Выпью.

Вторая актриса. Еще.

Третий актер. Водки.

Новый Завет

Русский сюрреализм, или Путь скотника в Париж

Монолог у навозной кучи

– Не смотри на этого пса. Он злой. На почте служит. Покусал меня. А я за это его портрет нарисовал и продал, где-то в Париже теперь висит.

Осьминское сельское поселение – в два раза больше Андорры и в три раза больше Мальты. Примерно с райский остров Кирибати размером. Найти его на карте так же трудно. Трудно и нагуглить: единственная новость за много лет – как местные чуть не закормили аистов до смерти.

– Тут я могу создать галактику сюжетов, не сходя с места. Глянь-ка: навозная куча! А я видел, как на ней собака курицу загрызла. Тут такие места! Брейгель отдыхает!

Благодатно, глухо. На руинах мертвого завода поет иволга. На тысячу квадратных километров – тысяча человек, да никто их уже и не считает.

– Они прекрасные. Сначала таскали мне помидоры из уважения: думали, я священник, потому что с бородой. Потом разобрались. Но все равно выручали. Мы с женой ходили всюду, помогали на огородах, работали за еду и соленья. Кем я только тут не был! Ничего, Бродский тоже ездил в экспедиции, там и начал стихи писать.

У дороги церковь – художник топил там печь и пел на клиросе. У церкви сарай – художник его строил. Художник брался за все, что дают, а давали немного. Поэтому дольше всего художник работал скотником за 10 тысяч рублей в месяц.

– Разгребал навоз. Разгружал мешки. Дежурил сутками. Следил, чтобы коровы не повесились на цепи. Когда не уследил, пришлось перерезать теленку горло. А в свободные минуты я делал первые наброски. Красота – единственное, что позволяет не сойти с ума. Картины стали покупать. И однажды я понял, что в руках у меня зарплата за три месяца работы…

Евгений Бутенко говорит про ферму с усмешкой. Но, кажется, больше всего в жизни боится туда вернуться.

– Давай туда не пойдем, а? Мы их… шокируем. Подумают, что хочу перед ними выпендриться, с журналистом пришел. Нет, бить нас не будут. Ограбить могут. И совершенно точно обругают. Крепкая русская речь полетит, как из дробовика по мозгам…

Мы идем по полям – обратно. Мимо крутит педали блаженная девушка, на шее – магнитофон.

– Это Ольга. Тоже скотница. Вместе говно убирали, в дни безумия.

Мертвец из чата

Три блондинки мчатся сквозь луга. Солнце на волосах.

– Папа! – визжат блондинки. – Папа идет!

Домик в деревне – и дорого, и опасно: сгорит или сгниет. Хороший вариант – квартира на главной площади, с видом на магазин. Мало кто может таким похвастаться. Стены из тончайших панелей: слышно, как сверху смеются, снизу плачут. Когда сосед готовит ужин, из розетки тянет гарью. Дверь буфета скрипит. За новыми петлями ехать в Лугу, за сто километров.

Тут и живет художник с тремя дочками, новорожденным сыном и женой Сашей, кроткой, как мадонна.

– Мы с Женей на помойке познакомились. В чате «Философское кафе». Он был под ником Deadman. Это из Джармуша. Всех раздражал, потому что вежливый был. А меня, наоборот, на хи-хи пробирало. Потом мы в мейл-агенте переписывались несколько месяцев. А потом я ему сказала: я тебя люблю. И он поверил. Фото я его увидела только спустя год – со свадьбы друга прислал. А он меня вообще не видел – я стеснялась своей внешности. А потом я к нему приехала в Кишинев…

А потом он продал молдавскую квартиру и купил двушку в Осьмино – потому что край красивый. И потому что больше ни на что денег не было. И Саша стала женой художника. Она видела, как он воцерковился и расцерковился. Как выкинул в мусор свои тончайшие гравюры в немецком стиле. Как снова начал рисовать.

– В сентябре шесть лет, как мы тут. Каждый год не похож на другой. Были очень тяжелые времена. Сейчас посвободней. Я и готова, и боюсь, что это закончится. После третьего ребенка как-то особенно ясно понимаешь, что нет ничего постоянного. Все у нас хорошо. Вот только бы чуть-чуть надежности. Женя в этом плане – ужас. Но самое тяжелое – общественное мнение. Мои родные. Моя подруга. Моя мама. Я бы не хотела, чтобы она увидела эти работы. Она скажет – он больной человек….

Художник не слышит. Он берет в руки тонкую кисть и пишет новый ночной кошмар. А она смотрит с безграничной нежностью и говорит с неожиданной силой:

– А я считаю, что жесть писать – надо! Все еще все увидят! Все узнают, что были не правы!

Центральная Африка, поселок Осьмино

Еще пять лет назад в Осьмино не было интернета. Только на почте, по карточкам. Потом дали. И фейсбук спас Евгения Бутенко от пути скотника.