Библия бедных

Белград бомбили 212 раз. Но НАТО точней ИГИЛа, и в городе мало руин. Он местами похож на Милан (но лучше), на Будапешт (но хуже), тут есть ампир, модерн и крепость, и в крепости играют в баскетбол. На скамейках целуются. На улицах поют. В кафанах – кабаках, где подают посредственное пиво и лучший в мире кофе, – старики говорят про жизнь. Мол, идет она себе и не кончается.

Белград хорош. Окраинная, но Европа. А мы, типа, варвары. Нас выгружают у вокзала. И я прощаюсь с Мустафой. Вызываю такси по-сербски, экономя ему двадцатку. Дороги расходятся. Он бежал от войны, и ему гарантирована сладкая жизнь в Германии, как рай за мытарства. Мне – вряд ли. Он отправляется в лучший отель. Я – в привокзальный хостел. У него айфон, я – не могу себе позволить. Еще чуть-чуть – и я начну завидовать. Но я смотрю на его шрамы, и Мустафа обнимает меня, а жена его кланяется, насколько позволяет живот. Договорились зафрендиться на фейсбуке.

37 часов. Вонючие уроды

Кто побогаче – в хостелах и отелях, кто победнее – в палатках и на земле. Беженцы в Бристоле – парке у автовокзала. Беженцы – через дорогу, в сквере у чего-то пятизвездочного. Богато одетая тетка морщит нос:

– Опять эти вонючие уроды!

Мне стыдно. Это сказано по-русски.

В сквере не воняет. В сквере дети фехтуют веточкой. Серб из ближайшей столовой бежит за арабом – тот забыл сдачу. Курды купили ящик колы и мешок батонов, делят припасы на скамейке. Среди палаток бродят местные. Спит совершенно славянского вида дед. Играют в шахматы. Гуляют парочки. Сербы невозмутимы.

– Беженцы? С ними трудно. Но я вам ничего не скажу. Раз вы из России, то все переврете, – говорит женщина с догом.

– Нормальные беженцы. Я тоже был беженец, когда хорваты нас резали, – говорит мужчина в спортивном костюме со стразами.

– Жизнь, она… такая, – говорит старый-старый шахматист.

– Да их же тысячи! – говорит продавец шавермы, щелкая пальцами. – Живые деньги!

38 часов. Чертовы наркоманы

Засекаю подозрительных парней. Смуглые, но не очень – сирийцы, наверно. В руках целлофановые пакеты. Запах знаком. Похоже, сербский клей «Момент» по-прежнему токсичен и хорошо вставляет. Парни шатаются и хохочут. Настоящие варвары. Один сочно затягивается и громко выдыхает:

– Ебене ти матер у пичку!

Все в порядке, это свои, не импортные.

И снова запах, но другой. Из палатки выползает абсолютно черный и счастливый человек. Он из Камеруна и черт знает как сюда попал. Зовут его Чучу, говорит он лишь на ломаном французском, но где-то раздобыл марихуану. Выпускает струю дыма в небо, говорит «бонжур» и уползает обратно в палатку.

И снова подозрительная парочка – на этот раз точно беженки. Шепчутся, что-то там высматривают в телефоне, жмутся к стенам и скрываются в переулке. Я петляю за ними с холма на холм, огибаю разбомбленный дом и вижу – площадь, фургон с мороженым, и беженки, пересчитав мелочь, берут одно на двоих клубничное.

39 часов. Переводчики и пытки

Медсестру зовут София, фамилия – Маньяк, но она добрая. У молодого курда болит колено. Другие курды развлекаются: собрались, закатали штанины, щупают друг другу колени, смеются.

В парке работают три переводчицы. Анна – сербка, но знает фарси. Юсра – марокканская арабка, учится в Белградском университете. Она беременна, и ребенок будет уже совсем настоящий серб, немного, конечно, чернявый, но тут и так у всех турецкая кровь.

– В Белграде люди разные, – говорит Юсра. – Таких, как я, не очень любят.

Третья, красавица Саман, тоже вышла замуж за серба. Она не переводчица, просто урду – ее родной язык, поэтому она работает с пакистанскими и афганскими беженцами.

– Видишь того мальчика? Он афганец, показал дорогу американскому военному, просто махнул рукой. За это его хотели взять талибы, семью пытали. А те ребята – хазарейцы. У них там есть террористы, которые у всех проверяют паспорта, и если ты из хазарейского города, стреляют на месте. А вот та женщина из Кветты. Показывала мне шрамы. Ее тоже пытали – она не знает почему.

– А что за болезни у них? Много раненых?

– Обычные болезни. Простуда, переломы, понос. Раненых нет. Они до Европы не доходят.

Медсестра Маньяк мучается с женщиной. Никто не знает ее языка и откуда она. А она не знает, как пользоваться градусником.

59 часов. Театр в Субботице

Дальше легче. От Белграда на север, в Субботицу, а там до венгерской границы всего 30 километров, можно добраться и автобусом, и такси. Что венгры закрыли границу, я узнаю уже в поезде – это обсуждают, матерясь, пассажиры. Тут любят беженцев, лишь покуда они проездом.

В Субботице нет волонтеров. Только маленькая женщина с отлично поставленным голосом. Актриса местного детского театра.

– Ебене ти матер у пичку! Чертовы глобалисты! Мы с вами будем говорить по-русски или не будем вовсе.

– Как вы им помогаете?