Библия: Биография книги

Однако тот факт, что Иисус был «скрыт» в Писании, означал, что христиане, если они хотели найти его, должны были сделать значительное усилие, чтобы правильно истолковать Писание.

Христиане могли понять Танах, лишь превратив его в аллегорию, в которой все события Ветхого Завета становятся прообразами Христа в Новом Завете. Евангелисты уже находили в еврейских писаниях «образы и притчи», в которых подразумевался Христос, но отцы церкви стремились к большему. «Каждый пророк, каждый древний писатель, каждый переворот в государстве, каждый закон, каждый обряд старого завета указывают только на Христа, возвещают только Его, обозначают только Его», — настаивал Евсевий, епископ Кесарийский (260–340)[323]. Христос-Логос присутствовал в Адаме, прародителе всего рода людского, в мученике Авеле, в Исааке, с готовностью приносимым в жертву его отцом, и в страдающем Иове[324]. Христиане, в сущности, создавали свой хороз, «связывая» людей, события и образы, которые никогда не сопоставлялись до сих пор. Как и раввины, христиане не стремились раскрыть замысел библейского автора и не рассматривали текст в его историческом контексте. Хорошее толкование — это то толкование, которое даёт новое проникновение в божественный промысел.

Не все разделяли это увлечение аллегориями. Так, толкователи из Антиохии сосредотачивались на буквальном значении Писания. Их целью было понять, чему хотели научить сами пророки — а не то, что можно было вычитать из их слов задним числом. Пророки и авторы псалмов часто использовали метафоры и уподобления, но этот образный язык был частью буквального смысла — весьма важной для понимания того, что они хотели сказать. Антиохийские толкователи не видели необходимости в аллегории. Иоанн Златоуст, проповедник конца четвёртого века н. э., показал, что можно извлечь глубокий нравственный урок исходя из простого, буквального смысла Библии. Последователи антиохийской школы не могли совсем отказаться от типологического толкования, ведь к нему так часто прибегали евангелисты, но они советовали богословам придерживаться тех аллегорий, которые приводятся в Новом Завете, и не искать новых. Так, например, Теодор, бывший епископом Мопсуэстии с 392 по 428 г., не видел никакой ценности в Песне Песней: это была просто любовная поэма, которая могла быть прочитана как священный текст лишь в том случае, если привнести в неё абсолютно чуждые ей смыслы.

Однако в александрийской школе Песнь Песней была популярна именно по той причине, что она предлагала такие богатые возможности для аллегорий. Хорошо сведущие в герменевтической традиции, разработанной Филоном, христиане из Александрии создали искусство прочтения, которое они называли духовным толкованием — попытку воспроизвести опыт учеников Иисуса по дороге в Эммаус. Подобно раввинам, они рассматривали Библию как неисчерпаемый текст, способный бесконечно порождать новые смыслы. Они не считали, что навязывают Писанию вещи, которых в нём нет, — они бы согласились с раввинами, что «в нём всё». Самым ярким из толкователей александрийской школы был Ориген (185–254), наиболее влиятельный и плодовитый автор своего времени[325]. Помимо комментариев к Библии, он составил «Гексапла» («Шесть столбцов») — издание Библии, где текст на древнееврейском шёл параллельно с пятью различными греческими переводами, а также два монументальных труда: «Против Цельса» — апологию, призванную опровергнуть языческого философа, критиковавшего христианство, — и «О началах», исчерпывающий отчёт о христианской доктрине.

Для Оригена Иисус был началом и концом любого толкования:

Иисус открывает нам Закон, раскрывая перед нами тайны Закона. Ибо мы, те, кто принадлежит вселенской Церкви, мы не отвергаем закон Моисеев, но принимаем его, при условии, что нам истолковывает его сам Иисус. Воистину, мы можем правильно понять Закон лишь, когда Он объясняет его нам, и мы можем воспринять Его суждение и понимание[326].