Библия: что было «на самом деле»?

Чтобы превратить повествование о произошедших событиях в связную историю, историку необходима идеология – общественно значимая система идей, воззрений, верований и критериев, которая отражает интересы определенной группы людей и которую ее носитель считает правильной и стремится распространить. В угоду своей идеологии недобросовестный историк может искажать, замалчивать или придумывать факты, проводить неправомерные связи и т. д., но даже самый добросовестный историк не вполне объективен, он исходит из собственных, а чаще групповых представлений. Давая оценки, даже совершенно однозначные (политика Гитлера привела ко Второй мировой войне и огромным бедствиям), историк неизбежно исходит из некоторых предпосылок о том, что есть добро и зло и как именно выстроены причинно-следственные связи.

Впрочем, когда в сознании автора сложилась некая историческая картина, процесс еще далеко не закончен. Перенося эту картину на бумагу, папирус, пергамен и так далее, автор создает историческую литературу – художественно выстроенный и оформленный текст со своими особенностями. Ни исторические события, ни идеология автора не переносятся в этот текст напрямую: «Давид глубоко и искренне верил в Бога, и я считаю, что это было хорошо, нам надо ему в этом подражать». Историк, создавая свой труд, широко пользуется разного рода литературными приемами, часть из которых универсальна, а часть – культурно обусловлена и при переводе на современные языки может быть понята неадекватно.

Довольно радикально сформулировал это Хейден Уайт: «Когда читатель понимает, что повествование представлено в виде исторического нарратива определенной формы, например как эпос, роман, трагедия, комедия или фарс, он, можно сказать, понял, какое значение порождает этот дискурс. Понимание есть не что иное, как признание формы нарратива»[37].

Что происходит при анализе такой исторической литературы? Добросовестный исследователь старается понять, каковы литературные особенности этого текста, какой видели историю его автор или авторы, а для этого ему неизбежно придется задаться вопросом о свойственной им идеологии. Упустив один из элементов анализа, исследователь легко впадет либо в примитивизацию («как написано, так оно все и было»), либо в мифологизацию (произвольный отбор фактов и проведение связей между ними по ассоциации, например, «выгодно ли это нашей социальной группе»).

Далее современный исследователь обычно приступает к реконструкции – стремится описать с наибольшей вероятностью, достоверностью и полнотой наибольшее число событий, которые легли в основу исторического повествования. При этом, особенно когда мы говорим о древней истории, добросовестный реконструктор осознает, что все описываемые им события не могут быть восстановлены полностью, во всех деталях, а нередко возникают противоречивые версии. Как обычно это и происходит в науке, наиболее убедительной считается та версия или гипотеза, которая объясняет наибольшее количество известных фактов с наименьшим количеством допущений. Но одновременно ученый осознает пределы своего познания и не утверждает, что самая убедительная гипотеза есть истина в последней инстанции.

Попробуем что-нибудь реконструировать? Начнем с тех страниц Книги Бытия, которые содержат больше всего мифологических элементов. В следующем разделе мы поговорим, к примеру, об эволюции: отрицает ли ее Библия? Сколько было споров и даже судебных процессов! Может быть, нам взять и отказаться целиком и полностью от мифа, а выделить исключительно исторически достоверные события? Если бы мы могли это сделать!

Здесь читатель может остановиться и задуматься о том, какую роль различные мифологемы играли в истории России и других республик бывшего СССР в постсоветский период. Одни из этих мифологем он может поддерживать и разделять, другие считать неверными и вредными в перспективе исторического развития, но нет сомнений, что чистой логикой многие из событий постсоветской истории объяснить просто невозможно. Очевидно, дело в том, что мифологическое (образное, интуитивное) мышление настолько же свойственно человеку, как и логическое, и избавиться от него полностью невозможно.

Что остается делать, если мы читаем явно необъективные тексты, повествующие о событиях, которые имеют такое огромное значение для разных религиозных общин? Можем ли мы вообще говорить о какой бы то ни было «истории Древнего Израиля», если вся она оказывается предметом веры или неверия?

Каждый решает это для себя, но я бы предложил три основных принципа:

1) потребность в контексте;

2) презумпция историчности;

3) осознанная субъективность.

Ни одно историческое повествование не может быть верно воспринято вне контекста – и литературного контекста того произведения, где мы прочитали рассказ, и историко-культурного фона, на котором разворачивались события.