Библия ядоносного дерева

Отец продолжал служить в своей церкви «Иисус бангала». От Фаулзов мы узнали еще одну ужасную новость: он пришел пешком или приехал автостопом в миссию Киконго, находясь в состоянии крайнего возбуждения, кричал, что у него от яда горят внутренности, утверждал, будто проглотил живую змею. Врач прописал отцу хинин и глистогонное, которое задало жару острицам, но не зеленой мамбе. Бедный папа. Он ушел из Киланги насовсем и, похоже, то ли затерялся в лесу, то ли растворился под дождем. По ночам я представляю, что отец уже умер, просто этого я еще не знаю. В темноте с подобным особенно трудно смириться, и я, лежа без сна, строю планы, как отправлюсь на его поиски. Но при дневном свете волна ярости уносит меня в другую сторону, в ее реве я слышу: ты должна оставить отца в прошлом. Я не могу идти одна, и даже вместе с кем-нибудь предприятие не сто́ит риска, понимаю, что теперь он сам для меня опасен.

Опасен для многих людей, и всегда, наверное, был таким. Финтан и Селин, вероятно, уже тогда встревожил наш неадекватный форпост в Киланге: мы спали в их доме, но враждовали с бывшими друзьями и даже вышвырнули попугая на съедение природе. Вид отца, наверное, показался тому врачу из миссии в Киконго тем еще зрелищем: всклокоченный проповедник со змеей в животе. Этот врач со своей семьей оставался в миссии, несмотря на опасность. Финтан говорил, что они откуда-то с юга, из Джорджии или Кентукки. Мне хотелось бы съездить к ним, побеседовать на родном языке, на том английском, который я знала, прежде чем во рту у меня выросли шипы.

Только в такие моменты, когда Америка является на моем пороге в образе миссионеров, я ощущаю тоску по родине. Есть тут и другие люди, которые, как и я, не уехали. Но они выглядят совершенно уверенными в том, что тут они на своем месте, укоренены верой, – например, Финтан Фаулз или те незнакомцы, кто часто появляется, чтобы попросить переслать письмо или сохранить коробку с медикаментами, пока не подвернется лодка, плывущая на север, которая заберет ее. Я с радостью готовлю им что-нибудь поесть и стелю постель на полу, чтобы порадоваться доброте, пронизывающей их рассказы. Эти люди так не похожи на отца. Пустоту моей жизни, образовавшуюся на месте, где раньше жил Бог, мне в утешение заполняют они. Люди организуют больницы под соломенными крышами или вместе с деревенскими женщинами гнут спины, сажая сою, или собирают электрогенераторы для школы. Их жизням угрожают режим Мобуту и неисчислимое количество паразитов, какими кишат болота и заводи, однако они остаются, когда Андердауны и им подобные бегут из страны. Как давным-давно объяснил нам брат Фаулз: есть христиане – и христиане.

Тем не менее приезжие какого бы то ни было рода здесь редки, и каждый день похож на другой. Смешно говорить о скуке, конечно. Если бы в детстве я могла представить свою жизнь в джунглях, то потеряла бы дар речи от такого «приключенческого романа». Но на самом деле дара речи меня лишает утомительность местной трудной жизни. По вечерам мы замертво падаем в постель. Целый день я мечусь между соевыми полями, кухней, базаром, больницей и сельскохозяйственной школой, где преподаю курс рационального питания, и каждый день удивляюсь тому, что выдаю больше информации, чем получаю. Важно научиться считать калории. Мы набиваем желудки маниоком и ямсом, а вот белок в нашем питании встречается реже, чем алмазы в земле. Я пытаюсь раздобыть яйцо или бобы, бесценного цыпленка, свежей речной рыбы или еду на попутке в Кокильхатвиль на рынок – полюбоваться таким сокровищем, как консервированная ветчина за бешеные деньги. Порой мне удается купить ее! Анатоль похудел за зиму, я – еще больше, на восемь килограммов, причем за столь короткое время, что мне даже немного боязно. Вероятно, у меня снова власоглавы. На Рождество я была уверена, что беременна, но теперь точно знаю, что нет. Видимо, беременность прервалась, однако Анатолю об этом лучше не говорить. Легче просто сделать вид, будто ничего не было, – если это, конечно, возможно.

Я теряю родных, одного за другим. Папа потерян, где бы он ни находился. Рахиль я могла бы презирать еще больше, если бы знала, куда направить свой гнев. Предположительно, она в Южной Африке, где с ее сверхбелой кожей и мужем-наемником наконец обнаружила свою золотую жилу. Я не могу получать письма от мамы и Ады. Мобутовский главный министр почты, родственник его жены, вот уже год как перестал выплачивать зарплату почтовым служащим, чтобы на эти деньги построить себе дом в Тисвиле. Теперь нужно дать огромную взятку или иметь личные связи, чтобы послать письмо за границу, а письма оттуда копятся где-то в Леопольдвиле, и извлечь их из этих залежей можно только за деньги или драгоценности.