Библия ядоносного дерева

У меня вошло также в привычку следовать за Метуселой, когда он несмело облетал наш дом снаружи по спирали. Ночует он внутри нашей уборной, возле которой в сорняках валяется его пустая клетка, выброшенная туда преподобным. Ее каркас гниет там, как обломок потерпевшего крушение корабля. Метусела, как и я, калека: Обломок Дикой Африки. Со дня пришествия Христова он жил на семнадцатидюймовом насесте, и его обзор ограничивался размерами нашего двора, теперь в распоряжении птицы весь мир. Но зачем он ему? В его крыльях нет мышечной силы. Они атрофировались, вероятно, навсегда. На месте грудных мышц у него – мешок, отвисший под тяжестью человеческих слов, похороненных в нем, свободных от смысла, как птица в небе, неслышных! Порой Метусела взмахивает крыльями, будто вспоминает, как летать, – так он сделал в первое, ликующе-страшное мгновение свободы. Но в ту же секунду чувство свободы и умерло в нем. Теперь, расправив крылья, он сразу складывает их снова, вытягивает голову и ковыляет вразвалочку по своему скучному пути: с ветки на ветку. Каждое утро Метусела выглядывает из дырки под стропилом нашей уборной, склоняет голову набок и возводит кверху один нервный глаз, словно в молитве: «О, Бог пернатых, избави меня сегодня от хищников, которые могут разорвать мою грудь до кости!» Оттуда я прослеживаю его путь. Раскладываю для него в качестве угощения маленькие очищенные кусочки подобранных плодов гуавы или авокадо. Не думаю, что он узнает эти плоды в шкурке. Когда научится, это будет большим шагом вперед, к пониманию того, что эти плоды не являются дарами человечества, а растут на деревьях, и обман во спасение свойствен добрым людям.

Следуя за Метуселой в его неторопливых вылазках в лес, я наткнулась на мужчин и юношей, проводивших учения. Это была не бельгийская армия, официально призванная защищать белых людей, а группа молодых мужчин, устраивавших свои тайные собрания в лесу за нашим домом. Выяснилось, что Анатоль – не только школьный учитель и переводчик проповедей. Так-так, Анатоль! Когда я заметила его на поляне, ружья у него не было, но он разговаривал с вооруженными людьми, слушавшими его. Зачитывал им вслух письмо о времени предоставления бельгийцами независимости Конго и назвал год – 1964-й:

– Миль нёф сан суасант катр! ^[43]

Мужчины, запрокинув головы, дико захохотали. Они кричали так, будто с них сдирают кожу.

Привыкнув ходить одна, я не боялась. Мама не разрешала, особенно в сумерках, но я делала это тайно. Она не обращала внимания на то, что, когда посылала нас куда-нибудь с Лией, как тогда, к речке за водой, я возвращалась позднее и одна.

День уже клонился к вечеру, я миновала отрезок тропы, освещенный пятнами падавшего сквозь листву света, потом – через ярче и равномерней освещенные поляны, где трава была такой высокой, что, склоняясь с обеих сторон, образовывала тоннель, затем обратно, снова под деревьями. Лия с водой давно ушла вперед. Позади меня кто-то находился – кто-то или что-то. Я отчетливо чувствовала, что кто-то идет за мной. Мне хотелось думать, что это Метусела играет со мной. Или пигмеи. Но поняла, что это не так. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Я не испытывала страха, поскольку в моем положении это было неразумно. Я не могу бежать даже при мощном выбросе адреналина, но где-то в глубине горла ощущался привкус ужаса, который делал еще более тяжелыми мои вялые ноги. Говорят, люди испытывают такую обессиливающую тяжесть во сне. Для меня же это жизнь. Будучи Адой, такой, какая есть, я должна была договариваться с Хищником по-своему.

Я остановилась, развернулась и посмотрела назад. Движение, которое я чуяла позади себя, тоже замерло: высокая трава вдоль тропы прошуршала последний раз, качнувшись, словно опустившийся бархатный занавес. Это случалось каждый раз, стоило мне остановиться. Я замерла и ждала в сгущающихся сумерках, пока ждать дольше было уже невозможно, приходилось двигаться дальше.

Вот что значит быть медлительной: история, которую хотите рассказать, заканчивается раньше, чем вы успеваете открыть рот. Когда я добрела до дома, в другой жизни уже настала ночь.

После шести часов, когда заходит солнце, жизнь продолжается в темноте: чтение на веранде при свете лампы – привычное для нашей семьи занятие. Лия принесла два ведра воды, мама вскипятила ее, она остыла, пока мама готовила ужин; Рахиль намочила в ней салфетку и обвязала ею лоб, прежде чем улечься в гамак с ручным зеркалом рассматривать свои поры. Руфь-Майя пытается убедить всех членов семьи, что она может поднять полное ведро воды своей не сломанной рукой. Мне не нужно находиться там, чтобы все это знать. Предполагалось, что посреди семейной рутины я уже несколько часов где-то размышляю о чем-то своем. Когда вернулась домой, все сочли, будто я просто, как обычно, к вечеру вышла на свет, продолжая вести собственную жизнь, и я скользнула в гамак в конце веранды отдохнуть под сенью бугенвиллий.