Библия ядоносного дерева

– Да вроде не то чтобы очень, – ответил папа. Это было единственное миссисипское выражение, которое он перенял у мамы. Мы, например, спрашивали: «Ты погладила мое льняное платье, как я просила?», и она могла ответить: «Да вроде не то чтобы очень». Там, дома, мама бывала самоуверенной. Когда папы не было поблизости.

Отец сказал, что слышал выступление будущего премьер-министра Лумумбы по радио из какой-то цирюльни в Стэнливиле, и тот говорил о политике нейтралитета и африканском единстве. Он считает, что теперь Патрис Лумумба и другие избранные конголезцы пытаются определить, что было раньше, курица или яйцо, намереваясь создать правительство, которое станут поддерживать все в парламенте. Но беда в том, что они по-прежнему больше преданы своим племенам и их вождям. Представляю этот парламент: в изнурительной жаре сотня пап Нду в остроконечных шляпах и очках без стекол отгоняют мух волшебными скипетрами со звериными хвостами на конце и притворяются, будто не видят друг друга. Не исключено, что им понадобится сто лет только для того, чтобы решить, кто где должен сидеть. С меня хватит. Единственное, чего я хочу, это убраться отсюда домой и начать выскребать из своей кожи въевшуюся в нее конголезскую грязь.

Руфь-Майя

Маме нужно быстро набраться сил. После того как папа с Лией улетели на самолете, она легла в кровать и не вставала.

Это был самолет не мистера Аксельрута, который прилетает и улетает, когда хочет, а другой, такой же маленький, только желтый. Пилот был в белой рубашке, и от его волос пахло «Виталисом». А сам он пах чистотой. У него была жвачка «Эксперимент», и он дал мне одну пластиночку. Пилот был белым и говорил по-французски. Иногда люди говорят на этом языке, не знаю почему. Мы все надели туфли и вышли смотреть, как приземляется самолет. Мне приходится носить белые детские туфли, хотя я уже не маленький ребенок. Когда вырасту, мама все равно будет хранить эти туфли. Она закажет их из коричневого блестящего металла и будет держать на столе, там, в Джорджии, рядом с моей детской фотографией. Мама так поступала со всеми туфельками, даже с Адиными, неважно, что она одноногая; ее другая туфля завернута мыском кверху и стаптывается. Даже эту стоптанную сбоку туфлю мама сделала из металла и сохранила. Мои она тоже сбережет.

Мама объяснила, что этот самолет – специальный, его наняли Андердауны, чтобы забрать все вещи, которые мы должны взять с собой, и нас. Однако папа не разрешил. В самолет сели он и Лия, и они ничего с собой не взяли, поскольку собираются вернуться. Рахиль нагрубила ему и попыталась влезть в самолет со своими вещами! Отец ее оттолкнул. А она бросила вещи на землю и заявила: ну и ладно, тогда я утоплюсь в реке, но мы знали, что она этого не сделает. Рахиль не захочет так пачкаться.

А Ады там не было, она осталась дома. Только мы с мамой стояли на поле и смотрели, как улетает самолет. Мама даже рукой не помахала. Лицо у нее делалось все более мрачным, а когда самолет исчез из виду, она пошла в дом и легла на кровать. Хотя было утро, а не вечер. И даже не время дневного сна.

Я сказала Рахили и Аде, что мы должны достать для мамы «Севен ап». Еще дома Рахиль слышала по радио рекламу, что «если человек устал, выдохся и ему требуется и-о-ни-зация, «Севен ап» является величайшим открытием для быстрого восстановления сил. От двух до шести минут понадобится, чтобы почувствовать себя новеньким».

Однако прошел день, стемнело, а мама совсем не почувствовала себя новенькой. Рахиль не пожелала разговаривать со мной про «Севен ап». Она постоянно сидит на крыльце и смотрит на дырку в небе, через которую улетел самолет. А Ада вообще молчит, потому что она такая и есть. Нельсон приготовил нам обед, но он незаметно шныряет по дому, как человек, который попал в разгар драки и не желает в ней участвовать. В общем, в доме совсем тихо. Я попробовала поиграть, но мне не захотелось. Тогда я направилась в дом и взяла мамину руку, но рука опустилась. Я забралась в кровать и легла рядом с мамой, и теперь нас стало двое таких, которые не хотели вставать.

Лия

Мы с папой все решили. Он позволил мне полететь с ним в Леопольдвиль, где мы увидели, как творится история. Наблюдали церемонию провозглашения независимости с гигантской ржавой баржи, привязанной у берега реки Конго. На барже было столько толкающихся и извивающихся людей, что миссис Андердаун сказала: как бы нам всем не пойти ко дну вроде «Титаника». Событие было столь важным, что на нем должен был присутствовать сам король Бельгии Бодуэн. Знаю, это ребячество, но я очень разволновалась, когда она мне это сообщила. Я представляла его в короне и алой мантии, отороченной горностаями, как веселого короля дедушку Коля ^[51]. Однако все белые люди, сидевшие на сцене, были одеты одинаково, в белые мундиры с эполетами, ремнями, шпагами и в белые плоские фуражки. Ни одной короны. Пока они ожидали своей очереди выступать, по подмышкам их кителей расползались пятна пота. И когда все закончилось, я даже не поняла, кто из них был королем.