Библиотечка журнала «Советская милиция» 2(26), 1984

— Все свободны. Работайте. А вы, Литвин, спуститесь, пожалуйста, в приемную. У Антонины Ивановны кое-что есть для вас.

Это «кое-что» Георгия совсем не обрадовало. Не заходя к себе, он пошел бесконечно длинным коридором к внутренней лестнице спустился на третий этаж. Подошел к двери приемной и, осторожно приоткрыв ее, заглянул. Тоня, как звали между собой вечно молодую Антонину Ивановну, секретаршу начальника МУРа, работавшую на Петровке с незапамятных времен, — в одиночестве печатала на машинке.

— Здравствуйте, Антонина Ивановна. — Он постарался улыбнуться мило и жизнерадостно.

— Ах, Георгий, — укоризненно покачала головой Антонина Ивановна, — совсем ты себя не бережешь. А пора за ум браться. Женился бы.

— Не могу. Целибат у меня. Обет безбрачия. Как у католического священника. Женюсь — какой сыск? О другом думать буду Зачем вызывали, не знаете? Может, премия?

— Премию заслужить надо, — наставительно сказала она. — Пока только шанс получить ее.

— У меня и так восемь шансов в производстве. Не знаю, куда деться. С премиями — хуже.

— Расписывайся…

Литвин открыл журнал, поставил подпись, вышел из кабинета и на ходу стал изучать листок.

Это было заявление от гражданина Минова В. П., где он писал о «возмутительном бездействии районной милиции по факту ограбления автомобиля «Жигули».

Литвин хмыкнул. Ограбить можно человека, а не автомобиль. Или гражданин Минов свою машину одушевляет, как живое существо?

К заявлению прилагался длинный список похищенных вещей: «Магнитофон «Саней» (Япония) — пятьсот двадцать рублей, меховые чехлы (2 шт.) — по четыреста рублей, приемник «Грюндик» — четыреста сорок…» Список замыкала щетка-сметка за семь рублей тридцать две копейки.

3.

НАСТРОЕНИЕ испортилось окончательно. Сейчас и без того достаточно дел. Не таких уж простых.

А еще автомобили… В отделе все знали, что он считает их создание «отрыжкой цивилизации», за которую человечеству еще долго придется расплачиваться.

Нет, не от рождения он стал автофобом. Более того, уже в девятнадцать он лихо носился на отцовском «Москвиче», катая замиравших от его удалой езды симпатичных и пугливых подружек. Копил на собственные «колеса», подрабатывая вместе с друзьями-студентами на тяжелых, но хорошо оплачиваемых работах. И все бы нормально, не попади он в начале своей службы в отдел розыска ГАИ. Вид разбитых машин и печальные судьбы их хозяев стали постепенно подтачивать убежденность в абсолютной полезности личных «стальных коней». Когда же в аварии погиб его друг, у Георгия окончательно сформировалась новая точка зрения на автомобилизацию. Перевод из ГАИ на Петровку воспринял как дар судьбы. Всем видам транспорта предпочитал метро. В машину садился только в тех случаях, когда дело не ждало. Нет, он не страдал манией. Просто не признавал индивидуальные автомобили — и все. Как бросившие курить не признают табака.

4.

ШАГАЯ по переулку, Литвин все больше раздражался.

Места другого не нашли! Новых районов им мало? Нет, обязательно свои черные дела здесь, в старой части Москвы, проворачивать надо?!

Литвин был потомственным коренным москвичом и старую часть города любил трепетно и нежно. К улицам, переулочкам, домам, тупичкам и скверикам он относился не как к памятникам далекого прошлого, а как к живому существу, со всеми его слабостями и причудами. Да, собственно, так оно и есть. Только почувствовать эту особенность Москвы может не каждый. Здесь не помогут путеводители, экскурсии. Ее надо чувствовать кончиками нервов, И тогда вдруг все переменится. С лепного карниза улыбнется изящная нимфа, зашуршат, завораживая, гипсовые крылья летучих мышей, сплетенные в причудливый узор. Тихо и грустно зашумят старые деревья маленьких сквериков. Сколько здесь давалось клятв!

А тут — преступление…

Участковый остановился напротив серого трехэтажного дома.

— Вот здесь стоял… — он зачем-то притопнул, словно пробуя на прочность старый асфальт, и добавил, уточняя: — Автомобиль, в смысле…

Литвин посмотрел под ноги, на дорогу, покрытую редкими темными мазутными пятнами с прилипшими к ним желтыми листочками. Взглянул на дома, затененные кронами деревьев, на глухую кирпичную стену нового здания старого московского театра.

— Ну что, интересно? — с заботливой иронией спросил участковый.

Литвин неопределенно пожал плечами.

— Слышь-ка, Пал Степаныч, а старушек, ну из тех, что на лавочках с утра до ночи сидят, не пробовали поспрашивать?

— Пробовали. — Кудрявцев, сосавший «Астру», сплюнул прилипший к губе табак, — не сидят сейчас до темна старушки. Захолодало вечерами.

Он не скрывал, что считает это дело безнадежным и потому скучал. Но вдруг, перекладывая из руки в руку потертую полевую сумку, называемую с незапамятных времен в милицейском фольклоре «лентяйкой», предложил:

— Может, к другому театру сходим?

— Зачем? — удивился Литвин.

— А там такой же случай был в этом сезоне. У меня их уже три вот тут, — Кудрявцев похлопал себя по загривку.

— Вы, Пал Степаныч, уже на театральный манер время считаете, — усмехнулся Георгий.