Библиотека плавательного бассейна

И вот появился такой мужчина. К моему каблуку вдруг что-то прилипло, и я остановился — однако Фил, продолжавший идти, потащил меня за собой. С его помощью я на одной ноге допрыгал до уличного фонаря и при желтом свете взглянул на подметку. К резине приклеился продолговатый кусочек белой жвачки, затвердевший от песка и расплющенный каблуком при ходьбе. Отлепить его оказалось на удивление трудно — к тому же до него было довольно противно дотрагиваться. И тогда, стоя на одной ноге, точно фламинго, и с хмельной небрежностью опираясь на крепкое плечо Фила, я совершенно серьезно заговорил о Британском Музее, у мрачного северного входа в который мы и остановились. У нас над головами, на огромной колонне, висела афиша египетской выставки. Там были изображены несколько стоящих в ряд фараонов в фартуках, со сломанными носами и каменным, но, пожалуй, трагическим выражением на лицах. Слушая мой рассказ о Чарльзовом барельефе Эхнатона, Фил даже захихикал, а когда я грубо велел ему заткнуться, стал хихикать еще громче.

— При желании ты вполне мог бы и сам отлепить эту дрянь, — сказал я. — В кои-то веки я нуждаюсь в помощи, и ты мне в ней отказываешь.

Уже не совсем уверенный в необходимости банальных высокопарных слов, Фил, пробурчав: «Ладно, давай сюда», — все же схватил меня за ногу, резко вывернув ступню подошвой вверх, и я, невольно принявшись подпрыгивать, повис у него на шее. Не знаю, как долго я не мог сообразить, что за нами наблюдают. Конечно, рассеянно скользнув взглядом по противоположному тротуару, я увидел, что под одним из молодых деревьев с неслышно шевелящейся листвой притаилась какая-то фигура, однако не придал этому значения — и сосредоточил всю чувствительность в своих руках на бритом затылке Фила. Вероятно, при ярком свете, с точки зрения наблюдателя, мы представляли собой довольно странную парочку. Когда Фил перестал держать меня за ногу и принялся ощупью искать носовой платок, я отвел глаза, продолжая, правда, обнимать его: самодовольство и игривое настроение внезапно сменились тревогой за любимого. Спустя мгновение наблюдатель исчез из виду. И вновь я не сразу разглядел его — уже дальше, под соседним деревцем, к тому же по грудь скрытого машинами, стоявшими возле счетчиков посреди мостовой. Он постепенно удалялся, пытаясь развеять подозрение, которое возбудил во мне. А может, попросту не догадываясь, что его заметили. В наивной попытке украдкой пробраться мимо уличного фонаря он то и дело оглядывался на ходу. Потом я поспешно повел Фила прочь, властно обняв его за плечи, прижав к себе и не дав обернуться, отчего ему трудно было идти, не натыкаясь на меня. А в том, что за человек наблюдал за нами, сомневаться не приходилось.

Осознав, что происходит, я был глубоко потрясен и в то же время злорадствовал, весьма довольный собой. «Ну конечно!» — подумал я, после чего, быстро оглянувшись на углу — однако на улице уже появились другие люди, и лишь узорчатые тени виднелись вдали, — позабыл об этом случае почти до самого утра. Слишком сильным было мое нескрываемое, но отчасти низменное возбуждение перед возвращением в некогда любимое место с таким аппетитным мальчиком как Фил.

Не прошло еще и получаса после одиннадцати, времени закрытия, и шумные улочки Сохо были запружены людьми: одни заканчивали работу, другие пошатываясь выходили из пабов, а третьи в подпитии совершали нелегкий переход из одного увеселительного заведения в другое, где намеревались до рассвета швыряться деньгами. У входа в «Шафт» собралась небольшая толпа — теплая компания возбужденных мальчиков и им подобных, поджидавших клиентов и устремлявших манящие взгляды на тех, кто только что подошел. Из-под земли доносился глухой шум музыки, напоминавший рев некоего с трудом сдерживаемого животного, — он начал обволакивать нас, как только мы переступили порог. На лестнице музыка звучала по-настоящему громко: весь фундамент гудел от баса, а от пронзительных вибрирующих звуков электронных инструментов звенело в ушах. Я знал, что в дальнейшем, разговаривая, придется переходить на крик, а делая секретные признания — чуть ли не приникать к уху губами и языком: мы охрипнем от наших интимных бесед. Родной стихией заведения была негритянская музыка, и даже упругие, неторопливые ритмы регги обрушивались на танцующих, точно удары плетью.

Внизу мы отдали деньги Дэнису, сидевшему под лестницей, в своем закутке с розовой лампочкой.

— Эй, Уилли, а я-то думал, ты помер, старина.

— Меня воскресили — правда, только на одну ночь.

Он расплылся в улыбке:

— А что это у тебя с носом?

Двумя пальцами я дотронулся до сломанной переносицы.

— Да так, небольшая стычка с несколькими мальчиками… можно сказать, небольшое недоразумение.

— Ну и ну! Береги себя, старина… ты ведь у нас красавчик! — Его длинные ресницы дрожали, но при этом он сохранял самый бесстрастный вид. — Надеюсь, вы тоже приятно проведете вечер, сэр, — сказал он Филу, и тот, оробев, поблагодарил его.