Библиотека плавательного бассейна

Когда мы вышли, дождь еще не кончился, поэтому, несмотря на всю свою любовь к метро, я остановил подъехавшее свободное такси. Водитель и бровью не повел, когда я довольно нарочито поцеловал Джеймса на прощанье, погладив его по заду. Он был так мил и по-мужски застенчив, что я понять не мог, почему в него не влюбляются сильнее или хотя бы чаще. Правда, если его не мог полюбить я, вероятно, существовала причина, по которой не могли и другие: он почти не пробуждал сексуального желания, был чересчур деликатным для раскрепощенного мира клубов и баров. Пару раз мы ночевали вместе, но возбуждение при этом было настолько непривычным, что дело ограничивалось объятиями да поцелуями.

— Увидимся, когда всё это кончится, дорогой, — сказал я и юркнул из-под его зонта в такси, инстинктивно взглянув на руку, сжимавшую руль, чтобы выяснить, носит ли водитель обручальное кольцо. Несколько раз я неплохо проводил время с таксистами, ведь даже у натурала, который безвылазно сидит в машине и колесит по городу, каждый день бесцельно проезжая сотни миль, неудовлетворенность порой достигает такой степени, что он будет рад возможности зайти на полчасика в гости и поболтать о разврате, а если показать ему что-нибудь на видео, то, глядишь, и даст отсосать. Однако в данном случае мужик выглядел отнюдь не соблазнительно — он был похож на извозчика, навечно сросшегося с громоздким, грязным сиденьем своего экипажа.

Когда мы оставили позади запруженные народом улицы с ярко освещенными витринами и въехали в Холланд-Парк с его упоительной тишиной, я зевнул и с удовольствием стал смотреть на безлюдные тротуары, блестящие под уличными фонарями, на свешивающиеся к окнам машины ветви расцветающих в палисадниках деревьев, на небольшие особняки в глубине с их богатством, придающим степенность и беспечность тамошней жизни, в некоторые окна, чьи шторы никто не удосужился задернуть, благодаря чему видны были стеллажи с книгами, достающие до сводчатых потолков, движущиеся фигуры людей с бокалами в руках, мягкий свет, выхватывающий из темноты картины в строгих золоченых рамах.

У ворот я расплатился с таксистом и, перебежав трусцой посыпанную гравием короткую дорожку, добрался до боковой двери неосвещенного дома, за которой находилась лестница, ведущая к моей квартире. Над дверью горела тусклая лампочка. С голых веточек плюща, увивавшего стену вокруг ниши с крыльцом, падали капли дождя. И тут сердце у меня оборвалось: я увидел, что на крыльце, укрывшись от дождя в полутемной нише, сидит человек.

Я сделал неудачную попытку свести всё это к шутке:

— А ты какого хрена тут торчишь, Артурище?

— Я уж думал, ты никогда не придешь, старина, — сказал он напряженным голосом и громко шмыгнул носом. — Черт подери, я уже целую вечность тут сижу, тебя дожидаюсь!

— Я же не знал, что ты сегодня придешь.

Ничего не ответив, Артур встал, подошел и обдал меня своим тяжелым дыханием. Его появление вызвало у меня досаду, объяснявшуюся, наверно, испугом. Он крепко сжал мои руки повыше локтей своими длинными, цепкими пальцами и прижался ко мне. Мы стояли под дождем, и все же, подняв руки и обняв его, я почувствовал, что он уже промок до нитки и, согревая своим телом влажную одежду, дрожит в ней от холода.

— Малыш, ты же насквозь промок, — сказал я деловым тоном. — Предупреждать надо, когда собираешься прийти. — Я высвободился из его объятий и принялся ощупью искать свои ключи. — Заходи и снимай с себя всё! — воскликнул я, уже свыкнувшись с мыслью о его возвращении, слегка растроганный тем, что он соскучился и пришел.

Пройдя мимо Артура, я открыл дверь, зажег свет и вошел в прихожую, где находилась черная лестница. Артур помедлил, потом, хлюпая ногами в мокрых кроссовках, вошел следом за мной и захлопнул дверь.

Уже преисполненный материнской заботливости, я обернулся и улыбнулся ему.

— Малыш, — прошептал я, — что же ты, черт возьми, такого натворил?

Артур шмыгнул носом и провел по носу и губам тыльной стороной ладони. От света он поморщился, как от боли. На правой щеке у него была широкая резаная рана, забитая грязью и запекшейся кровью. На его черной шее можно было разглядеть багрянистый кровавый налет. Под старым, поношенным кардиганом виднелась пропитанная кровью правая верхняя часть розовой шелковой рубашки, которую я ему дал, и вся ее мокрая от дождя ткань постепенно окрашивалась в новый, кроваво-красный цвет. Я снова испугался, поняв, что невольно влип в какую-то неприятную историю. В Артуре была некая отталкивающая лихость: нос забит кровавыми соплями, глаза воспалены от слёз (хотя эту слабость он пытался скрывать под маской бунтарства). И тем не менее он был совершенно беззащитен: всё в нем говорило о том, что стряслась беда.

Мы пошли наверх. Убедившись, что в главной части дома никого нет, я немного успокоился. Артур устало плелся сзади, и мокрые вельветовые штаны натирали ему бедра. Я мельком взглянул на нижнюю площадку лестницы и увидел на ковре его нечеткие бурые следы.