Библиотека плавательного бассейна

В «Корри» люди раздеваются возле своих шкафчиков, а потом, прихватив полотенца, переходят в предбанник с дощатым настилом. Те, кто уже побывал в бассейне, зачастую появляются в плавках, и иной раз какой-нибудь жеребец вызывает у всех бесплодное, томительное возбуждение, лениво развязывая узел тесемки, медленно стаскивая с себя крошечный предмет одежды и наконец, едва ли не в самое сладостное и мучительное из мыслимых мгновений, высвобождая хуй с яйцами. А в тот самый момент в противоположном конце душевой это проделывал какой-то парень — как мне показалось, американец. Коренастый, подтянутый, он некоторое время, тяжело дыша, понежился под душем, после чего отвернулся и, развязав тесемку блестящих трусиков, обнажил крепкий безволосый зад, молочно-белую полоску между спиной и бедрами, покрытыми то ли солнечным, то ли искусственным загаром. Мои до смешного маленькие черные плавки все еще были на мне, и я почувствовал, как мой натруженный член встает в знак протеста против оказываемого на него давления и при этом ноет от непосильного труда, выпавшего на его долю в последнее время.

Поначалу сухостой в душевой вызывал у меня чувство неловкости. Однако намеренное возбуждающее намыливание хуёв было в «Корри» обычным делом, и некоторые члены клуба привыкли испытывать эрекцию ежедневно. Думаю, многие с надеждой и опаской ждали и моей, хоть и не столь регулярной. Такова уж сила парадокса: в социальном отношении голый человек всегда добивается преимущества над одетым (хотя, судя по бесчисленным фарсам, голый частенько об этом забывает), и под душем я был беспечен.

На других, однако, это не всегда производило благоприятное впечатление. Глупо было бы утверждать, будто все мужчины в «Корри» походили на чемпионов из журналов по культуризму. Были, конечно, боги — по крайней мере полубоги, — но в месте, где сосредоточены фантазии столь многих людей, молодых и старых, не могло не существовать своей особой, жалкой сети тайных привязанностей со взглядами украдкой и негодующими взорами, хитросплетения неловких первых шагов к знакомству и унизительных сильных увлечений. Это общение нагих мужчин, составлявшее ритуалистическую сущность клубной жизни, создавало своеобразные ложные предпосылки как для идеальных любовных связей, так и для многочисленных беспорядочных романов, немыслимых в мире пиджаков и галстуков, запонок и мужских полупальто. А как стираются в душевой социальные различия! Как мог я улыбаться своему здоровенному соседу-африканцу, со слоновьей грацией реагировавшему на мою собственную эрекцию, и в то же время бросать злобные взгляды на юного бедолагу, глупо ухмылявшегося под душем по другую сторону от меня?

С Джеймсом я познакомился в Оксфорде, где он уже кое-что слышал обо мне, а я о нем ничего не знал. Это было на одном из скромных приемов, устраиваемых моим наставником по субботам после полудня, с красным и белым вином под орешки — в милой гомосексуальной компании, где голубые капелланы (да-да, университетские священники) и наиболее просвещенные преподаватели общались со студентами, приглашенными благодаря их обаянию или связям, а среди стоявших гостей сидели двое-трое всеми уважаемых дряхлых стариков, дававших аудиенции и проливавших свои напитки на ковер. Начиналось жаркое лето, я заканчивал второй курс, ебал юного француза из Брейзноз-колледжа и был чрезвычайно доволен собой. Но в битком набитом зале отдыха мне стало немного не по себе. Я стоял прямо за спиной у своего наставника и одного из его аспирантов, который сказал: «Надеюсь, вы пригласили молодого Беквита. Мне кажется, в этом году он как раз в самом соку…», — после чего хорошее настроение аспиранта улетучилось у меня на глазах, сменившись полным замешательством. Джеймс — в мятом льняном пиджаке, расстегнутой сетчатой рубашке и желтовато-коричневых вельветовых брюках с пузырями на коленках — стоял у окна. Он производил впечатление простодушного юноши и — одновременно — человека зрелого возраста: его мягкие светлые волосы уже начинали редеть. Глаза у него — в противоположность цвету лица и волос — были темно-карие, и когда мой наставник знакомил нас, Джеймс сказал: «Здравствуйте, очень приятно», — а в ответ я в той грубой манере, которую считал тогда изысканной, заметил: «У него очень красивые глаза».