Библиотека плавательного бассейна

Под душем и в раздевалке я с такой нежностью думал о Филе, что почти не замечал обычной тамошней суеты. Мне следовало бы проявлять больше чуткости. Я часто насмехался над ним и использовал его, словно какую-нибудь надувную игрушку. Он был единственным искренним, невинным и простодушным созданием среди моих тогдашних знакомых, и мне захотелось увидеться с ним, захотелось поблагодарить его и попросить прощения за всё. Я решил пойти в «Куинзбери» в надежде застать его там. А потом — поехать к Джеймсу, тоже, конечно, по-своему искреннему и невинному человеку, который с беспокойством ожидал неминуемого вызова в суд.

Я шел по знакомым до боли улицам и площадям, окутанным столь же привычным сумраком ласкового прохладного вечера. Впереди показались высокие платаны и озорные фонтаны, беззастенчиво брызжущие на прохожих, — и всё это время мое мрачное утреннее настроение постепенно улетучивалось, переходя в более романтическую меланхолию. Как всегда, попытавшись найти утешение в эстетстве, я вообразил себя яркой, оригинальной личностью.

Я собирался пройти через ту часть гостиницы, где меня уже неплохо знали, но тут мне вдруг надоело смотреть на мир глазами рабочего прачечной, и, непринужденно поднявшись по обсаженным кустами ступенькам у парадной двери, я вошел в вестибюль. Я так привык пользоваться боковым входом, что был немало удивлен, увидев, как спускаются к вечернему аперитиву лощеные пары и как регистрируются у портье новые постояльцы, чьи заботы рассеиваются как дым, когда мальчики в униформе, появляющиеся словно по волшебству, уносят их украшенный монограммами багаж. Несколько человек, ждавших в вестибюле друзей, рассеянно разглядывали освещенные витрины, где были выставлены галстуки, часы, духи и фарфоровые статуэтки, или вращали скрипучие полки-вертушки с открытками, с умилением узнавая знакомые виды Лондона.

Я тоже с минуту слонялся без дела, очарованный — или по крайней мере пораженный — всей этой приятной рутиной. А потом увидел, как выходит из лифта и не спеша направляется в коктейль-бар замечательный молодой человек, вероятно, мой ровесник, и к тому же, судя по виду, изнеженный любитель роскошной жизни в гостиницах разных стран. Высокий и стройный, он, тем не менее, производил впечатление человека, имеющего очень большой вес. Когда он приближался, меня поразили его глубоко посаженные карие глаза, длинный нос, изогнутые губы и волнистые волосы, зачесанные назад; когда он удалялся, я обратил внимание на его темно-бордовые мокасины, безукоризненно сидящие светлые хлопчатобумажные брюки, сквозь которые виднелись короткие темные трусики, и кашемировый свитер, наброшенный на плечи. Я предположил, что он наверняка принадлежит к какому-нибудь знатному латиноамериканскому роду.

Вряд ли нужно было долго раздумывать, прежде чем последовать за ним, хотя я и дал ему несколько секунд на то, чтобы устроиться и сделать заказ. Я боялся, что он сядет за столик, решив побыть в одиночестве, или присоединится к отцу-дипломату и проказливым, любящим младшим братьям и сестрам. Однако ничуть не бывало: он уселся возле полукруглой мраморной стойки, и я, взгромоздившись на удобный высокий табурет, смог поздороваться с Саймоном — весь в галунах, он то и дело подбрасывал в воздух свой шейкер.

— Что будете пить? — осведомился Саймон. Этот юный ланкаширец очень любил ебать девиц и по идее должен был бы стать профессиональным пианистом. Играл он превосходно, а кроме того, имел длиннющий язык и легко мог облизать себе кончик носа. Мои маленькие слабости были ему известны.

— А он-то что пьет? — спросил я, наблюдая за тем, как в перевернутый конус бокала с шипением льется из шейкера пенистая розовая жидкость.

Саймон поднял брови и страшным шепотом произнес:

— «Кунилингус-сюрприз».

— Гм. Вряд ли этот коктейль мне понравится.

И тут знатный латиноамериканец сказал:

— Он очень вкусный. Советую попробовать. — А потом ослепительно улыбнулся, отчего я почувствовал непривычное возбуждение.

Его губы вновь изогнулись, неожиданно придав бесстрастно красивому лицу оживленное, добродушное выражение. Я понял, что он напоминает мне один из портретов Эхнатона на Чарльзовой стеле — не последний загадочный профиль, а тот, что отражал одну из промежуточных стадий превращения человека в произведение искусства.

Я скептически смотрел, как Саймон отмеряет и наливает в шейкер разнообразные компоненты, европейские и экзотические. Смешивая коктейль, он похотливо, понимающе улыбнулся мне. Мы с мистером Латинская Америка переглянулись, а потом ради приличия оглядели бар с его высоким потолком, скрытыми источниками света, копиями полотен старых мастеров и вульгарно собранными в складки, наполовину опущенными шторами, сквозь которые пробивались лучи заходящего солнца. На другой стороне улицы, в сквере, виднелись стволы высоких деревьев, в чьи кроны я еще недавно так часто вглядывался; и это, конечно, напомнило мне о Филе и о том, что долго засиживаться за бокалом коктейля не следует.