Библиотека плавательного бассейна

Я перевернулся на живот, а Джеймс негромко, комично вздохнул и, слегка коснувшись своим лбом моего, стал слушать мой рассказ о том, что произошло в метро, прямо у меня на глазах, когда я ехал к нему. Ничего особенного не случилось, однако увиденная картина подействовала на меня успокаивающе, ибо не имела никакого отношения к моему душевному смятению, к тому же была удивительно невинной и естественной. В толпе пассажиров, вошедших в вагон на станции «Тоттнем-Корт-роуд», были чернокожие супруги с ребенком. Они заняли два места напротив, у стеклянной перегородки, и мы с мужчиной — так же, как незадолго до этого с Габриелем, — столкнулись коленями. Я подвинулся, чтобы ему было удобнее сидеть; он лишь из вежливости взглянул на меня и больше не проявлял ко мне никакого интереса — а я почти не обращал внимания на него. Его жена держала совсем маленького апатичного ребенка на руках; несмотря на жару, малыш был одет в стеганый комбинезончик, правда, с откинутым капюшоном. Мысли мои разбредались, но я заметил, как муж, человек лет тридцати, наклонился над открытым, безукоризненно красивым личиком младенца и улыбнулся ему — просто от удовольствия, преисполнившись любви. Прикоснувшись кончиками пальцев к своим губам, окаймленным усиками и бородкой, он протянул руку и нежно потеребил редкие волосы малыша, почти целиком обхватив пятерней его поникшую головку. Другую руку мужчина держал на коленях, и я не сразу догадался, что он закрывает и ласкает ею — вот именно — вставший под приличными серыми брюками конец. В возбуждение я от этого не пришел; но почувствовал ли я свою неполноценность — хотя бы на мгновение — при виде отца, так страстно любящего своего ребенка? Мне кажется, почувствовал.

Напоследок, перед сном, мы шепотом поговорили об обвинении, предъявленном Джеймсу, хотя его пугало мое намерение пойти на хитрость, чтобы не только помочь ему избежать наказания, но и сбить спесь с Колина. Наутро после ареста Джеймс заявил судье-магистрату о своей невиновности и таким образом выиграл время: слушание дела отложили. У него был хороший адвокат — один из пациентов, живших в фешенебельном районе близ Холланд-Парка; и сам будучи голубым, он умел воевать в суде и знал, чем чреваты поражения в подобных войнах. Мы понятия не имели, стоит ли рассчитывать на то, что суд примет произведения искусства в качестве доказательства, и вдобавок сомневались, что фотографии Стейнза признают произведениями искусства. Да и вся эта затея представлялась сомнительной. Я уснул, и мне приснилось, будто у Стейнза конфисковали все снимки, а его посадили в тюрьму. Перед рассветом я проснулся от жажды и головной боли, пребывая в полной растерянности. Я решил, что в случае необходимости, если это понадобится для спасения Джеймса, дам на суде показания относительно того, чем мы с Колином занимались, и таким образом, возможно, хоть что-то — пусть даже опосредованно, символически — сделаю для Чарльза, да и для других жертв лорда Б. Мною овладело самое гнетущее чувство — чувство, что впереди меня ждет некое серьезное испытание.

Джеймс рано ушел на работу, и когда я пешком добирался домой, улицы только начинали просыпаться. Дома я места себе не находил от тоски. Я вел бесконечный воображаемый разговор с Филом, то приходя в ярость, то укоряя его, а то и возмущенно восклицая вслух: «Что значит — ты сделал это из жалости?», «Как ты мог подумать, что я ничего не узнаю!», «Я никогда в жизни не слышал подобного вздора…» — и так далее. Но когда зазвонил телефон, я перепугался и решил не подходить, чтобы не ввязываться в мучительно долгие бесплодные споры. Я сел на кровать и стал смотреть на телефон, собираясь с духом; но когда я все-таки взял трубку, оказалось, что звонит парень, с которым мы вместе учились в Винчестере — один из тех юнцов, что служили в Сити, — звонит, чтобы сообщить мне о заупокойной службе по не самому любимому преподавателю.

Ехать в «Корри» тоже было страшновато, но под вечер мне опротивела тягостная бездеятельность, и я решил рискнуть. В конце концов, это Фил с Биллом поступили нехорошо, и я больше не желал робеть перед ними. Весь день я был подвержен резким переменам настроения, чему немало способствовало и то, что, сидя в ванне, я увидел темный волос (слишком темный, чтобы оказаться моим), прилипший к мылу и перекрутившийся в длинную волнистую линию наподобие той, которую описал в воздухе своей палкой капрал Трим[224]. Смахнуть волос не удалось, и, как ни мутило меня от отвращения и острой жалости к себе, пришлось выковыривать его из мыла ногтем. Казалось, это напоминание о Филе, более интимное, чем все остальные, столь же беспечно оставленные в квартире, — его тренировочные штаны, одноразовые безопасные бритвы, клочки бумаги, — означает, что еще ничего не кончено. Разумеется, многое напоминало о Филе и в «Корри» — но парня нигде не было видно, и Найджел, который наверняка заметил бы его, стал уверять меня, что в бассейне он не появлялся. Я заглянул на минутку в тренажерный зал, но не увидел и озабоченного лица Билла.