Библиотека плавательного бассейна

Вскоре стало ясно, что Стронг очень привязался ко мне. Он часто заставлял меня чистить ему обувь, стелить и убирать постель, поджаривать гренки на огне угольного камина в общей комнате. По-настоящему я влюбился в него лишь после того, как он сделался более любезным и начал звать меня к себе по той простой причине, что хотел побыть со мной или задать вопрос, ответ на который я, по его мнению, знал, — всё это, разумеется, весьма нерешительно и неловко, хотя мне сила его авторитета представлялась волшебной. Правда, другие мальчишки, заметив, что он неравнодушен ко мне, принялись дразнить обоих, и тогда я, по-прежнему ничего не смысля в эротике, вдруг понял, в чем дело, и — посредством некой непостижимой силы внушения — осознал характер своих чувств. Стоило мальчишкам заговорить о том, что мы всегда вместе, как мне стало ясно, что раскрыт наш секрет — хотя до той поры я и сам этого секрета не знал. Поначалу я категорически всё отрицал, но собственные нежные чувства приносили мне радость, в конце концов возобладавшую над возмущением, радость, которую, как ни странно, разделяли остальные воспитанники, злобные мальчишки, действовавшие в сговоре. В общежитии всё было хорошо, но оставаясь наедине, мы испытывали неловкость. Вскоре я самозабвенно влюбился, да и он, думаю, тоже. Как-то раз, в Монастырский период, когда весь Колледж отправился на ферму, расположенную за Сент-Катеринз-Хилл, копать картошку — трудовая повинность военного времени, — Стронг увел меня на прогулку по соседним полям. Мы шли под руку, хотя он был гораздо выше ростом. Я отдавал себе полный отчет в том, что мне пожалована привилегия, предоставлен благоприятный случай, хотя и вряд ли ожидал чего-то особенного. Впрочем, ничего особенного и не произошло. Стронг сказал, что скоро окончит школу и это очень грустно, но он хочет пойти на войну и выполнить свой долг. Потом сказал, как сильно разозлился, когда узнал, что со мной сделал Станбридж. Он бы этого так не оставил, но помешало то, что у Станбриджа погиб брат. Я сказал, что это, право же, пустяки; а он ответил, что сам никогда так не поступил бы. Когда мы вернулись на картофельное поле, многие принялись отпускать замечания. Кто-то сказал: «Кажется, ты слегка возбужден, Стронг», а кто-то другой добавил: «Похоже, вы хорошенько отодрали друг друга». По общему мнению, мы предавались любви, и все принялись похотливо отмечать это событие, словно первую брачную ночь. Я был смущен и счастлив. Помню, как я погружал руки в сыроватую разрыхленную землю и доставал картошку, как грязь забивалась под ногти, и при этом меня нисколько не волновало то, что между нами ничего не было.

Через год Стронг умер. В голове у него засел осколок снаряда, и некоторое время он пролежал в психиатрической лечебнице близ Сент-Олбанса. Я часто думал о Стронге и представлял себе, как он буянит: порой он явно терял рассудок. А потом огласили сообщение о его смерти. Примерно месяц спустя я получил письмо, в котором было сказано, что он завещал мне пятьдесят фунтов. В завещании я не был упомянут, но в больнице он сказал своей матери, что хочет оставить что-нибудь мне, а она предчувствовала его скорую смерть. Она приехала к помощнику директора на чашку чая, и тот мне обо всем рассказал.