Библиотека. Повести

— Вы не волнуйтесь, мы вас будем нежно держать, — на всякий случай добавил Слава и продолжал:

— Так вот, женщины визжат, народ визжит. Мы крушим всё подряд. Все разбегаются. И вдруг — вы с Мики, и за нами, и палите в нас из пистолетов. Мики кричит: «Док! Стреляй осторожно. Не попади в женщин».

Слава так живо рассказывал, что у всех загорелись глаза.

— А пистолеты где возьмём?

— Найдём.

— А холостые патроны?

— А зачем холостые? Палите боевыми. Правдоподобнее будет. Нашей с Мишей шкуре ваши пули — чесотка. Всё равно мазать будете, значит, стёкла побьёте. Тоже неплохо. А потом мы вам потихонечку ваших дам сдадим, а сами по-тихому смоемся. Мы с Мишей это умеем. Готов откусить себе руку, если какой-нибудь дурак не снимет это всё на видеокамеру. А дальше представляете, все газеты только о нас. По телевидению — кадры, снятые дрожащей рукой оператора-любителя, а вы с Мики вообще герои. Спасли своих женщин от монстров. А потом, может, ещё и новый фильм сделают про Годзиллу, — Слава внезапно погрустнел. — Эх, всю жизнь мечтал сыграть Годзиллу.

Внезапно кто-то строго постучал по столу. Это была Лиза.

— Слава! — строго сказала она. — Если ты заговорил про Годзиллу, значит, перебрал.

Монстр сразу сник.

— Лизок, это же я в шутку. Тост-то хоть можно сказать?

Лиза клокочуще засмеялась.

— Да говори уж, ты всегда его говоришь, когда примешь.

Слава встал и торжественным голосом произнёс:

— За любовь и прекрасных дам!

Стервятники

— Пабло, Паблище! Вставай, Котик! — немного потасканная дама лет сорока с вываливающейся из махрового халата пышной грудью склонилась над Павлом и пощекотала его по лицу копной пышных, пахнущих шампунем и чуть отдающих сигаретным дымом волос морковного цвета. От дамы сквозь запах зубной пасты слегка тянуло перегаром, но в остальном она была хоть куда. Любое место её тела было лакомым кусочком для мужчины, которое хотелось или потрогать, или погладить, а то и вообще сотворить с ним что-нибудь эдакое, и она это прекрасно знала, уделяя поддержке его рабочего состояния большую часть своего времени.

— Котик! Вставай же. Или я вылью на тебя остатки шампанского.

Женщина, которую в миру звали простым именем Нина Богомазик и величавшая себя на сцене Эдной Богуславской, начала раздражаться. Они должны были лететь на Кипр, было заказано такси, а им обоим после вчерашнего надо было ещё привести себя в порядок. Верные слуги, чемоданы с барахлом, разинув пасть, стояли открытыми в ожидании последней команды, подтверждающей их готовность обеспечить хозяйку тряпкой на любой случай жизни. Положив руку на плечо Павла, она тряхнула мужчину. В тот же момент его рука молниеносным движением легонько шлёпнула её по щеке. Женщина, фыркнув, отпрянула и, схватив валяющиеся тут же на полу мужские брюки, хлестнула ими обидчика по лицу. Павел мгновенно сел и, перехватив руку Эдны, занесённую для повторного удара, вырвал у неё превратившийся в оружие предмет мужского туалета. И зевнул.

— Нинка! Я же тебе говорил, никогда не называй меня Пабло. Я — Павел, Паша. И вообще я мог бы спокойно ещё час поваляться в постели.

— А я тебе не Нинка, а Эдна, — обиженно произнесла женщина.

— Да по мне хоть царица Савская, — безразлично буркнул мужчина и, неожиданно схватив даму за руку, утянул её в постель и, буквально зажав в тисках объятий и почти перекрыв доступ воздуха, поцеловал в губы. Нинка пыталась вырваться, но не тут-то было. А Павел засмеялся.

— Ты же сама хотела, чтобы я проснулся. — И разжал руки.

— Грубиян! Скотина! — тут же вскочив с кровати, воскликнула Нинка, но особого гнева в её словах не было. Было видно, что взаимное шутливое рукоприкладство для неё не новость, а часть их совместной, не доступной разумению простых смертных любовной игры.

Павел, не обращая на женщину уже никакого внимания, засунул ноги в шлёпанцы и лениво потащился в ванную. Он был некрасив, с чересчур носатым скуластым лицом и выпирающими надбровными дугами, неопровержимой уликой свидетельствующими о родстве человека с приматами. Не следил он особенно и за фигурой и не качал напоказ, как это стало принято, пресс и бицепсы. Бог и так не обидел его силушкой и выносливостью, поддерживать спортивную форму он предпочитал летом футболом, а зимой хоккеем, а не глупо повторяя однообразные заученные упражнения на тренажёрах. Более того, наперекор моде, велящей мужчинам, подобно женщинам, сбривать волосы всё с больших и больших территорий тела, он ограничивался лицом и некоторыми другими местами, оставляя в неприкосновенности густую шерсть груди и живота. Впрочем, женщинам нравилась эта мягкая растительность, которую было приятно гладить, как нравился и он сам. Не каждая могла себе позволить иметь такого обаятельного и умного орангутанга.