Библиотекарист

– Совершенно очевидно, что афиши вами не напечатаны, мистер Мор. Из чего следует, что интерес публики к спектаклям, начало которых запланировано на четвертый вечер, отсчитывая с текущего момента, чрезвычайно мал. Таким образом, вы нарушили наш контракт, экземпляр которого у меня при себе, мистер Мор. Следует ли мне его вам предъявить? Следует ли мне обратить ваше внимание на пункт касательно гонорара за заказанный, но неиспользованный продукт? Возможно, вы имеете в виду известить нас, что наши гастроли отменены. О, каким разочарованием это станет для нас! Мы, четыре живых души, вот уже несколько месяцев трудимся в наших арендованных комнатах, изобретаем, латаем дыры, лепим, ломаем и строим заново, несмотря на болезни, нерегулярное отопление и невыразимую ситуацию с общественным туалетом, и поскольку суточных вы нам не предложили, мистер Мор, наши собственные сбережения постепенно истаивают. Шоу должно продолжаться, как говорят, и это высокие слова, это прекрасное, но сугубо теоретическое высказывание. И мы – труппа, не так ли, Джун?

– Да, мы – труппа.

– Так давай вспомним наше жалкое начало, когда мы скакали по доскам, стирая зады наших лоскутных шаровар, когда мы бегали, прыгали и распевали, все чтобы заработать горстку мелких монет, которые швыряла нам публика и которые отскакивали порой от наших физиономий, потому что именно туда, мистер Мор, норовил попасть добрый зритель, и за этими пенни мы жадно бросались, прямо посреди номера, потому что боялись, что монетка скатится со сцены обратно в зал, в руки этих животных, этих слабоумных самцов, вопящих, источающих грязными ртами вонь, которой нам приходилось дышать, и они же, эти животные, нас еще понукали! Не сочиняю ли я, Джун?

– Ни единым словом.

– Не привираю ли я? Нет?

– Все чистая правда.

– Мы были тогда юные девушки, мистер Мор. Мы даже женщинами еще не были, и путь унижений стал нашим путем в мир искусства, он длился годами, и годы прошли, прежде чем мы решились потребовать для себя большего, от мира потребовать, от наших зрителей и от самих себя, и мы порвали с прошлым и посвятили себя нашему истинному призванию, нашей настоящей работе, той, творцы которой мы сами. Она принесла нам негромкую, но заслуженную известность, и она не оборвалась, несмотря на войны, людские страдания, огрубение общества и культуры, влияние кинематографа… о, дорогой Боже, не заставляй меня начинать. И вот теперь, когда мы выполнили свою работу и прибыли сюда после долгого путешествия с новехоньким шоу: все новое, костюмы и декорации, все продумано до мелочей и изготовлено под нашим присмотром! – и от имени нас четверых и с хором муз в общем согласии я говорю, что это работа достойная. И что же, мистер Мор? Что предлагаете вы за наши труды? Суп?! Я правильно вас услышала?

На протяжении всего монолога Иды мистер Мор стоял в полуприседе и морщился, но теперь, когда Ида умолкла, он вытянулся во весь рост и перевел дух, по-своему привлекательный, с аккуратно сложенным пустым рукавом, пришпиленным к нагруднику блестящей серебряной булавкой.

– Приветствую вас, Ида, – сказал он. – Я действительно предложил вам суп, да, и предложение остается в силе. Я сам приготовил его в ожидании вашего приезда, в надежде, что он согреет вам душу. Стоит ли говорить, хотя я и говорю, что приготовить суп одной рукой – это непросто. Я говорю это не для того, чтобы пожаловаться, а чтобы нарисовать всю картину. Помимо супа, которому, я согласен, внимания было уделено многовато, я также могу предложить вам проживание и питание на все время вашего пребывания. Если вы раздумали выступать, можете считать это бесплатным отдыхом на морском курорте. Но если выступать вы хотите, а я искренне надеюсь, что это так, и вы это осуществите, вы получите за свои выступления все, решительно все деньги, которые выступления принесут, а я сам не возьму себе ни единого пенни. Не могу гарантировать, что сумма будет значительной, и, хуже того, денег может не быть совсем. Этот город несколько лет дышал на ладан, а теперь скончался вконец. Да, город мертв. И вот я произношу эти слова и, кажется, вижу, как в ваших глазах зарождается вопрос, а именно: если город мертв, то зачем же он вообще пригласил нас сюда приехать?

Обе женщины покивали, а Ида особенно энергично.