Библиотекарша: роман с жизнью и смертью

А там, в основном, москвичи и ленинградцы. Одеты модно. Молодежь рафинированная… Манерные такие мальчики и девочки. Читают с придыханием и присвистом, с большим к себе уважением и любовью. Жизни настоящей ни фига не нюхали. Всё из книг. Вторичные стишки то. Дошла очередь до меня. Поглядывают с усмешечкой на вахлака вятского. «Ну, чего умеешь? – Сельвинский спрашивает. – Покажи!» Отвечаю в тон и даже с вызовом неким: «Волком выть умею!» Тот оживился: «Давай!» Я и завыл. У меня это дело больно хорошо получалось. Потом, конечно, и стихи почитал. Запомнил он меня. Так и поступил в литинститут. И впрямь Петя жил – не тужил все 70-е и 80-е годы. То на охоте, то на рыбалке. То колодцы роет, то коней изучает. Два года журнал «Коневодство» выписывал. С интересом для себя жил.

По возрасту самым старшим в Союзе был «Детский поэт». Очень достойный человек. До революции родился. У него у единственного из сотоварищей в Москве в те года книжек немеряно выходило. В Детгизе. Каждый год. Правда, тонкие и детские. Стихи и сказки. Стишки для детей он сам сочинял, а сказки русские народные перекладывал. Да так забавно! Он еще в 30-е годы фольклор собирал: пословицы всякие, поговорки, песни народные… Вкус и отточил. Из большой культурной местной семьи. Был он двоюродный брат (по-вятски – братан) очень большого русского поэта родом из Вятки. Ну тот понятно – гений! А этот, просто, талант.

Был и у него свой скелет в шкафу, трагедия жизни. Году в 36-м, когда хватали всех подряд, – его в составе группы журналистов областной газеты загребли в НКВД и стали большой заговор против советской власти из них лепить. Кто сломался, кто – нет. Но меры физические воздействия тогда ужасали. Он в тюрьме с ума и сошел. Его как инвалида списали домой на попечение матери. И она – выходила. Он потом рассказывал – тьма, тьма! И вдруг проблеск – это мама на меня смотрит. Начал постепенно в себя приходить. Медленно очень оклёмывался. А в войну в наш горолд Детгиз эвакуировали. Надо им что то издавать. Спрашивают – кто у вас тут сказками занимается. На «Детского поэта» и указали. Пришла к нему домой редактор – он в валенках, опухший от голода, страшный, еле ходит. Заказала ему обработки русских народных сказок. Так он в дело и пошел. И паек получать стал, выжил в войну.

Эстет, конечно, по нашим то палестинам. Но хороший человек. На особицу. Как то беседую я на областном семинаре с кем то из местных поэтов про стихи его великого кузена. А «Детский поэт» рядом стоит. Посмотрел на меня с улыбкой свысока так и моему визави говорит: « Да бросьте вы эти материи! Она же поздние стихи Николая Алексеевича от ранних не отличит». Кровь мне в голову так и кинулась. Но ласково так с усмешечкой ему отвечаю: «Вы меня с кем-то путаете, любезнейший».

Вот кстати его отзыв на многострадальную рукопись моего так и не вышедшего сборника в начале 70-х годов. Вполне объективная с одной стороны. Человек то масштабный. Старый птицелов.

«Кажется, что годы прошли недаром и автор немало поработал. И вот перед нами уже не несколько стихотворений, а проект отдельной книжки, потребовавшей больших усилий и раздумий. И есть в этом проекте добрые строки.

Но когда, посмотрев сначала в целом, начинаешь раскладывать это целое на слагаемые, тогда становится ясно, что работы впереди ещё очень много. Большая часть стихов ещё не защищена от совершенно справедливых тотчас же возникающих упреков, не выверена в должной мере. Часто ощущаются и некоторая книжность, вторичность отдельных строф и строк, некоторая риторичность.

Самое лучшее – сесть бы сейчас рядом с автором и подробно пройтись по рукописи от первой до последней строки. Но такой возможности у меня нет. Написать всё, что надо, тоже не смогу – это значило бы создать еще большую по размерам рукопись. Постараюсь ограничиться самым существенным, насколько в моих силах было его уловить.

Вот открывающее рукопись стихотворение «Рука человека». Мне не нравится и эта неизвестно какая, почти символическая птица – Птица, так сказать, с большой буквы. Не верю я и в льняную то ли петл, то ли силок. Не верю по материалу – применяли тут конский волос. Не верю, что птица попала в силок крылом, обычно попадают ногами, головой, не верю последовательности строк во второй строфе, считаю неточной строку – «с кровью перья яростно рвала».

А когда рушится реальная подоснова стиха, рушится и весь этот стих в целом. А почему «Рука человека»? Тут ведь две руки: одна ставила силок, другая спасала птицу. А если, всё-таки одна и та же рука, то тогда надо бы уже не «с великой верой», а – «с наивной» или даже с «глупой». Композиция не выверена и в следующей «Морошке»… В «Северных оленях» как то выспренне кажется мне – «в неподвижности смирившихся рогов дух непокорности угас». Вместо «они стоят» – не более ли последовательно – «И вот стоят уже запряжены». «Гармошку» на мой взгляд надо сжать в ее первой части не меньше чем наполовину, отобрать только важнейшие детали.