Бич Божий

Час следовал за часом. Ливень стрел ослабел, ведь, как и предсказывал Зерко, даже у гуннов не было неистощимого запаса. Чем дольше продолжалась битва, тем чаще им приходилось отражать натиск нашей тяжёлой западной конницы и тем плачевнее становились их потери. Мрачное пророчество карлика сбывалось прямо на глазах. Это был уже не лёгкий набег или поединок лучников, а жестокая и мощная схватка в ближнем бою, приёмами которого в совершенстве владели воины Западной Европы. Никто из нас, разумеется, не мог сражаться бесконечно, без минуты передышки, и потому подразделения подобно волнам накатывали на поле боя, бились, а потом, изнемогая от усталости, уходили, и их сменяли новые полки. Сначала земля покрылась пятнами трупов и их становилось всё больше, и наконец её точно устлали ковром из тысячи мёртвых тел. Ни в одной хронике не описывалось столь масштабное побоище, да никто и не мог себе его вообразить. История не знала кровопролитных схваток, близких по своему размаху этому сражению, которое иногда называли битвой на Каталаунских полях, порой битвой при Мавриаке, а порой просто битвой народов. Люди чувствовали, что через эту равнину прошёл стержень самой истории, она стала границей между светом и тьмой, вечным гнетом и свободой, славой и отчаянием, и ни одна сторона не собиралась сдаваться. Если у воинов ломались мечи, они сражались со сломанными мечами, если их оружие совсем приходило в негодность, они в порыве безумного гнева скатывались на землю, вцеплялись противнику в горло и пытались вырвать у него глаза. За каждую смерть нужно было отомстить, каждый ярд земли вновь отвоевать у врага, так что битва не только не утихала, а сделалась после полудня ещё яростнее и настойчивее. День выдался жаркий, и над полем боя висело огромное облако пыли. Раненые кричали, обычно повторяя лишь два слова: «мама» и «воды!».

Кто-то из тяжелораненых ещё дышал и смог подползти к узкой нитке ручья, разделявшего армии, чтобы попить воды. Они истекали кровью. Трудно даже представить, сколько крови в каждом из нас. Она стекала на землю, пропитывала её, сливалась в ручейки, а те, в свою очередь, вбирали в себя новые и превращались в ручьи и большие потоки, сочившиеся по истоптанным лугам. Вскоре кровь наполнила крошечную речку, к которой стремились умирающие, надеясь утолить жгучую жажду. Всё бесполезно. Они гибли сотнями, захлёбываясь в крови своих товарищей.

Я, по-прежнему верхом, как и прочие, кинулся в самое пекло. Вложил меч в ножны и взял в руки длинное копьё, пронзая им остготов и спешившихся гуннов, которые ненароком угодили в водоворот битвы. Моё оружие окрасилось кровью, но я не знал, кого убил им и когда, и мечтал только об одном — остаться в живых. Все доводы рассудка и вся стратегия ничего не значили в этой битве, схватка свелась к простому и грубому испытанию воли.

Наконец я понял, что наша хватка на правом фланге ослабела, поскольку вестготы после смерти Теодориха держались вдали, а следовательно, у гуннов появилась возможность столкнуться с нашим крылом. Я опасался, что без командования Теодориха вестготы могут вообще покинуть наши ряды. Но, как выяснилось, я ещё не понял до конца характер вестготов и их стремление отомстить за короля. Они не отступили, а переформировались.

Тем временем Аттила сконцентрировал свои силы, чтобы нанести удар по нашему левому флангу и центру. Битва разгорелась с новой силой. Аэцию и его тяжёлой пехоте удалось добиться перевеса над остготами и оттеснить их со склона холма. Оттуда они двинулись вдоль ручья, направляясь к гуннскому центру и окружённому повозками лагерю. Тем временем аланы, даже при опоре на крепких олибрионов, постепенно отходили назад, сдавая позиции. Расстояние между ними и вестготами на нашем правом фланге продолжало увеличиваться. Битва медленно вступила в решающую фазу. Гунны оставались основными противниками и, продолжая снова и снова яростно атаковать наши ряды, разрывали линии обороны. С каждым разом они продвигались всё глубже. Их лошади просто перескакивали через горы трупов. Я огляделся по сторонам и обнаружил, что сражаюсь в месте соединения римлян и аланов. Они столкнулись с гуннами, пробившимися сквозь ряды пехоты. Я бился не на жизнь, а на смерть, не ведая пощады, осознавая, как изменился за прошлый год. Убийство больше не потрясало меня. Оно стало бесконечной работой этого долгого дня. Тени вытянулись, тяжелораненые утопали в крови, пытаясь доползти до безопасного места, а само поле превратилось в жуткое месиво из вытоптанной травы, грязи и крови, однако сражение продолжалось.

И тут появился Скилла.

Он вновь выследил меня. Гунн начал пробиваться мне навстречу, чтобы на этом огромном поле брани он и я смогли сразиться в последний раз. Последний для него или для меня? Поединок, не законченный в Хунугури, должен закончиться здесь.