Бич Божий

Девочка и мальчик поклонились в пояс. Было им на вид лет по пять: у Милены светлая коса, завитки на лбу, синие глаза, нос пупырышком; у Савинко, наоборот, — волосы прямые и чёрные, карие глаза (правый слегка косил), нос прямой и узкий.

— А Юдифь? — спросил Угоняевич. — Как её здоровье?

У Нежданы потемнело лицо:

— С каждым днём ей всё хуже. Есть и пить не хочет, лишь кричит и бьётся. Мы её привязываем к одру.

— Плохо дело. Ну, да что ж теперь? Велено её привезти. Надо будет — спеленаем, как малое дитя, и положим в третий возок. Чай, дорогу-то худо-бедно перенесёт.

Начались приятные хлопоты: сборы необходимых вещей в дорогу. Старшая дочь Добрыни всем руководила, как взрослая, и порхала по галереям дворца — лёгкая, весёлая. На ходу напевала песенки. Складывали свои сундучки и Савинко с Миленой. А дружинники грузили в кибитки поклажу, брали запасные колёса, чистили коней. Было решено выехать с рассветом.

Ночью Неждана не сомкнула очей, всё перебирала в уме, не забыла ли взять чего, как они поедут и успеют ли добраться до места до начала морозов. Только задремала, как услышала крик Юдифи: сумасшедшая выплюнула кляп и вопила нечеловеческим голосом что-то несообразное. Только утихомирили её, как ночное небо стало розоветь на востоке, и ложиться вновь было уже бессмысленно. «Отосплюсь в дороге», — подумала девушка, волосы приглаживая перед зеркальцем; ей хотелось выглядеть получше — близость Мизяка её вдохновляла.

Проводить отъезжающих высыпала челядь: конюх, стряпка, придверочник, ключница, дворовые девки... А тиун (управляющий хозяйством), толстый и ленивый, с потным лоснящимся лицом, говорил, пыхтя:

— Так что, милая боярышня, передай тятеньке, что оброк собираем по уставу, но случился недород, и поэтому брашна взяли меньше...

— Передам, передам, — издевательским тоном отвечала Неждана. — Всё, как было, так и передам. Тятенька приедет и с тобой, Суметка, потолкует по-свойски!

Вынесли обёрнутую в белое полотно и завязанную, как покойницу, Юдифь. Рот ей закрывала также полоска материи. А безумные, вылезшие из орбит глаза, ничего не видя, таращились. Впечатление было тяжким. Положили несчастную в кибитку и задёрнули полог.

— Ну, благослови вас Попугник! — пожелала ключница.

— Вам — счастливо оставаться! — поклонилась Неждана на прощание. — Не держите зла. Коли выпадет нам судьба, то ещё увидимся, — и залезла на свой возок.

Маленький обоз тронулся в дорогу.

Путь сдружил молодых людей. На привалах они болтали, вместе ели, угощая друг друга. А Савинко часто ехал на коне Мизяка, сидя впереди, у седла.

Как-то, миновав крепость Родню (ныне — городок в Тверской области), вышли Неждана и Мизяк на песчаный волжский берег между сосен — посмотреть закат и набрать воды. Неожиданно он привлёк её и жарко поцеловал в губы. В первый момент девушка забилась, точно птаха в силке охотника, но потом медленно обмякла, потянулась к юноше, шею обвила тонкими руками и глаза прикрыла. Поцелуй длился очень долго. А когда отстранились друг от друга, то Неждана опустила чело, сразу застеснявшись.

— Отпусти, Волчий Хвост, — кротко попросила она. — Али кто увидит?

— Ну и пусть, — усмехнулся юноша, не снимая рук с хрупкой талии. — Ты мне очень люба. Я хочу на тебе жениться. Люб ли я тебе?

У Нежданы дрогнули ресницы:

— Ты мне тоже нравишься... Вот приедем в Новгород — спросим разрешения у тятеньки. Коли будет на то его воля — стану твоей водимой.

— Твой-то разрешит, — засопел Мизяк, — а вот мой станет возражать. Он не любит киевских. А древлян — тем паче.

— Ну, тогда — гляди, — хитрым глазом посмотрела на него дочь Добрыни. — Выйду за другого. Передумаю — больше не поймаешь! — Вырвалась, побежала прочь.

А дружинник, проклиная отца, брата и себя, потащился следом, прилагая героические усилия, чтоб не расплескать воду из ведёрка, полного до краёв. Ночью он заснул, подложив под голову конское седло, а когда рассвело, выяснилось, что ночью сумасшедшей хазарке как-то удалось развязаться, и она сбежала неизвестно куда. Стали искать, кричать, аукать. Только разве сыщешь? Ненормальный человек — может в воду кинуться, может угодить в лапы зверя, может заплутать где-нибудь в лесу Дело дохлое!

Взмокший Мизяк сидел на пеньке, пот утирал со лба шапкой с меховой оторочкой, тихим голосом повторял испуганно:

— Мне конец теперь. Киевлянин скажет, будто я нарочно. Выгонит из мечников и назначит кару. Опозорит напрочь...

Девушка пыталась его утешить, говоря, что вступится, убедит отца, что Мизяк в случившемся не виновен вовсе.

Киев и окрестности, осень 971 года