Бич Божий

По заказу Добрыни и под наблюдением Богомила лучшие новгородские плотники выбрали в лесу мощный крепкий дуб и, срубив, обработав, очистив, высушив, стали вырезать из него кумира. Получился Перун суровый: брови сдвинуты, губы сжаты, длинные усы, а в руках кресало — он из кремня высекал молнию-огонь. В роще утрамбовали круглую площадку (по диаметру — ровно 10 саженей), в центре поставили Перуна, а вокруг него, по черте площадки, сделали основания для восьми костров: север, юг, запад, восток — и четыре промежуточных.

Праздник открытия святилища провели накануне родительской субботы (26 октября). В жертву принесли чалого коня (светлого, с чёрными гривой и хвостом). Накануне его кормили белым хлебом три дня. Голову обмазали мёдом, в гриву заплели ярко-красные ленты. В полночь коню на шею привязали два солидных жернова и под звуки музыки утопили в Волхове. Не успела жертва скрыться под водой, как вокруг Перуна запылали костры. Их теперь полагалось поддерживать постоянно. Если пламя гасло по вине одного из служителей (младших помощников Богомила — причт), то несчастного предписывалось казнить. Культ Перуна был намного жёстче культа Рода. Бог войны Перун мог ассоциироваться с римским Марсом. Впрочем, и с Юпитером тоже — громовержцем и огнеметателем, беспощадным тираном, сила гнева которого не имела границ.

А в родительскую субботу поминали усопших. Князь Владимир вместе с мамкой Живой собирались поставить блюда из зёрен и мяса в домовину к Асмуду. По обычаю, мёртвого наставника сожгли, кости перетёрли, ссыпали прах в глиняную урну и поставили на кладбище-жальнике на столб, в небольшую избушку-домовину без одной стены. Через это отверстие полагалось приносить покойнику пищу — в марте на Радуницу, в октябре на родительскую субботу. (Как легко догадаться, этот столб с домовиной превратился у нас в фольклоре в знаменитую избушку на курьих ножках, обиталище Бабы-Яги — Костяной Ноги, Лиха Одноглазого — олицетворения смерти.) Мальчик любил старого наставника, тяжело переживал его гибель. Убеждал Добрыню учинить строгий суд над людьми Лобана, по вине которых Асмуд получил смертельную травму. Но Добрыня не хотел лишний раз обострять отношения с Угоняем и назначил штраф — восемь гривен с каждого. Инцидент был исчерпан мирно. Не успели однако Жива и Владимир собраться на жальник, как примчался посыльный от Богомила. И принёс тревожную новость: потерялась Вожена, младшая сестрёнка Божаты. Вышла за ворота и пропала.

По приказу Добрыни в поиски включилась городская дружина. Прочесали улицы, берег Волхова, близлежащий лес — всё безрезультатно. Девочку не видел никто.

Доброгнева, жена Соловья, плакала и заламывала руки. А Божата ходил всклокоченный, говорил: «Это неспроста», — и смотрел на всех испуганными глазами. Сам кудесник, перепробовав все обычные средства, начал ворожить: облачился в белые одежды, запалил какие-то священные прутики, отчего клеть наполнилась фиолетовым дурманящим дымом, говорил молитвы и чертил на полу знаки из кабаллистических книг. Наконец погрузился в транс, рухнул на пол, мелко задрожал, ударяясь затылком о пол. На губах появилась пена. Через час, очнувшись, волхв сказал:

— Дочь похитили. Держат взаперти. Ей грозит опасность.

— Где? — спросил Добрыня.

— В винном погребе у Лобана.

Бросились туда. У ворот замешкались: челядь говорила, что хозяина нет, отворять не велено, а иначе Лобан всем снесёт голову.

— Не откроешь — высадим! — закричал посадник. В голосе его было столько силы, что холопы перепугались. Звякнули засовы, и ворота медленно растворились.

На крыльце возник Угоняев сын. Он глядел исподлобья.

— Кто позволил вам, — произнёс Лобан, — проникать в чужие владения? Новгородский устав гласит: ни Подвойский, ни тысяцкий, ни посадник даже в дом чужой взойти не имеют права, коли нет на то разрешения от хозяина.

— Хватит, хватит глаголить, — оборвал его брат Малуши. — Если ты не выдашь сюда Божену, мы размечем твои хоромы по досточкам.

Ни единый мускул не скривился в лице старосты Плотницкого конца. Он спросил равнодушно:

— Кто такая Божена? Я её не знаю.

— Дочка Соловья! Ты её похитил!

Угоняев сын выпятил губу:

— Я? Похитил? Докажи, посадник.

— Отвори мне свой винный погреб. Там она сидит.

— Слишком много хочешь... Впрочем, я готов. Только если в погребе никого не будет, чем заплатишь мне, Добрыня, за свои наветы?

— Подарю тебе перстень — золотой с изумрудом, — и посадник, сняв с руки перчатку, показал кольцо, украшавшее безымянный палец.

— Хорошо, идём. — Он сошёл с крыльца и направился через двор, к входу в погреб. Брат Малуши спешился и пошёл за ним.

— Эй, Чечётка, отомкни замок! — приказал Лобан, подозвав холопа. Тот повиновался. — Свечку запали. Здесь темно, как у лешего в заднице... — И спустился первый вниз.

В погребе было влажно и довольно зябко. Винные бочонки находились в специальных лунках. Фитилёк свечи еле слышно потрескивал.

— Ну, ищи давай, —хмыкнул староста.

— Здесь ли, Божена? — произнёс посадник. — Это я, Добрыня. Отзовись и пойдём домой.

Но в ответ — ни звука.