Бич Божий

Святослав, у которого зажила рана, был опять в полной силе и, собрав совет, предложил прорываться с боем. Милонег его поддержал, говоря, что русская армия зиму в Белобережье не простоит: ей не хватит дров и еды; кони передохнут, люди — вслед за ними. А Свенельд и Вовк предлагали совершить обходной манёвр: плыть на север по Южному Бугу, дальше по Синюхе, волоком — к Тясмину, а затем прямо в Днепр, оказавшись выше порогов. Не придя к соглашению, бросили жребий. Победил Свенельд. Снялись в конце сентября и вошли в устье Южного Буга. Но верстах в двадцати пяти от Днепровского лимана головные ладьи были остановлены огромной запрудой: печенеги, предвидя уловку русских, позаботились о том, чтобы не пустить их другим путём. Лучники, засевшие по бокам запруды, стали обстреливать корабли Святослава. Завязался бой, ничего не давший: армии пришлось отступить и вернуться в Белобережье.

Наступила настоящая осень: проливные дожди, грязь, холодный ветер. Нападать на Кирея в эти погоды было уже бессмысленно. Приходилось сидеть на месте. Но бездействие разлагало армию. Люди маялись, совершали разорительные набеги на соседние сёла. Вскоре кончились все запасы. Стали убивать лошадей, есть одну конину. Святослав круто пресекал эти действия, предпочтя во имя сохранения конницы обезглавливать воинов. Люди перешли на собак и кошек, голубей и галок. Выручала рыба. Но питаться с утра до вечера краснопёрками и лещами с таранью было довольно муторно. Положение оказалось — хуже некуда.

И тогда Святослав призвал к себе Милонега. Князь ему сказал:

— Шурин мой любезный! Возлагаю на тебя секретное дело. Ты оденешься в платье простого смерда и пешком отправишься в Киев к Ярополку. Встретишься с Мстиславом Свенельдичем и поведаешь ему обо всём, что случилось. Пусть немедля собирает дружину, кликнет Претича из Чернигова и Олега из Древлянской земли, если сможет — и Добрыню из Нового города. И ударит печенегов со своей стороны. А иначе нам не выстоять. До весны мы съедим друг друга. Если не съедим, то настолько ослабнем, что поганые перебьют нас в течение часа.

Юноша ответил ему с поклоном:

— Всё исполню в точности, как приказано, княже.

Ольгин сын запустил пятерню в кудри Милонега, сжал в кулак на его затылке и приблизил лицо к лицу:

— Обещаешь умереть, но дойти до Киева?

— Лопни мои глаза, если не дойду.

Князь привлёк его к себе, голову склонил на плечо, стиснул по-отечески:

— Ну, прости-прощай, Милонеже. На тебя надеюсь. Если не поможешь — больше не увидимся. Пусть Перун тебя сохранит. Или твой Иисус. Это всё равно.

На глазах у юноши выступили слёзы:

— Княже, я молюсь за тебя.

— Христианскому Богу? — усмехнулся тот. — Зря стараться будешь. Я в него не верил, он меня не помилует. Грешен, Савва, грешен! Мать-покойница меня умоляла: покрестись, покрестись, сыночек. Но стоял на своём, думал, что дружина меня не поймёт. Уповал не на Бога, но на собственную удачу. Может быть, и зря...

— Время есть ещё. Мы достанем священника, он тебя окрестит.

— Поздно, Милонеже-Савва... Как у вас, у христиан, часто говорят? «Рад бы в рай, да грехи не пускают». Жил с Перуном в сердце, с именем его и умру. А теперь ступай. Дорог каждый час.

Савва-Милонег сделал шаг назад, осенил князя крестным знамением и проговорил:

— Отпусти ему, Господи, бо не ведал он, что творил.

Поклонился и вышел из палаты.

Святослав сел на лавку, локти положил на колени, пальцы переплёл. Вспомнил Ольгу, споры с матерью насчёт христианства и сожжённые церкви — в Киеве, Пловдиве и Переяславце. Тяжело вздохнул и, зажмурившись крепко, тихо произнёс:

— Господи, прости!..

Новгород, осень 971 года

Сын Добрыни и Несмеяны Любомир угасал прямо на глазах. Вслед за почесухой начались простуды, мальчик задыхался, спать не мог лёжа (начинала идти мокрота), плакал, плохо ел. Волхв, наблюдая его, так сказал Добрыне:

— Я советую вам одно: увезти Любомира отсюда. Полагаю, что действуют на него губительно наша вода и пища. Может быть, в Чернигове или Киеве он ещё поправится. Здесь помочь ему уже не смогу.

У посадника состоялся разговор с Несмеяной, и она стала готовиться в дорогу.

В это время в Новгород пожаловал Вавула Налимыч. И отдал письмо от Нежданы. Прочитал бересту Нискинич и. почувствовав слабость в ногах, должен был сесть на лавку — так ему сделалось отвратно. Он представил себе Юдифь — как проклятый Лют принуждал её и уламывал, как она лежала потом — обесчещенная, поруганная, как от этого тронулась умом... «Горемычная ты моя, — прошептал посадник. — Сколько выпало тебе в этой жизни!» Повздыхав, позвал гридя Мизяка, по прозвищу Волчий Хвост.

Тот явился — сильный, молодой, нижняя челюсть выступает за верхнюю, а в глазах — наглость и бесстрашие.

— Звал, Добрыня Малевич?

— Да. Садись, Угоняевич, дело есть, — и оценивающе посмотрел на него: «Сдюжит ли? Совершит ли как следует или сдрейфит? Нет, я думаю, не обманет, выполнит». И проговорил: