БИЧ-Рыба (сборник)

С утра я со спиннингом прогулялся. Берега тяжелые, заросшие, а по воде брести глубоко, так что сильно не разбежишься. Хариус попадался средненький, граммов по двести и мельче, но, что характерно, жирнее, чем в горных речках. Таймешонок два раза гнался за блесной до самого берега: и желтенькой побрезговал, и беленькая не соблазнила, а мыша вообще без внимания оставил. Так что вернулся к избушке налегке. Хвастаться было нечем. Вечером пошли проверять сети. А там – чиры! Что они собой представляют, я уже рассказывал. Да что о них говорить? Ими лакомиться надо или хотя бы – любоваться. На одной из сетей пару грузил потеряли. Пока я соображал, как выкрутиться, Семен Петрович, не торопясь, подобрал на берегу продолговатые камушки и привязал их к тросу корьем с тальниковой ветки. Я бы, наверно, пошел к избушке, надеясь найти там что-нибудь подходящее, а он без суеты, обошелся подручными средствами. И тогда я подумал, что напрасно Серега обозвал его подпорченным остяком. Заложенное с детства не вытравишь никакой райкомовской работой.

На речке про чеченцев он не вспоминал. Там он поругивал вертолетчиков.

– Я их воздушными пиратами называю, – повторяет в который раз. – Высаживаются со своими спиннингами и всю рыбу калечат.

Почему же всю, говорю, чиры на спиннинг не ловятся.

– Чир умная рыба, по-настоящему северная, на блестящую железку бросаться не станет.

– А таймень, – спрашиваю, – разве дурнее?

– Боюсь говорить, обидеться может. Таймень – очень большой начальник: и силы много, и ума много, а остальное – сам думай.

– Слишком жадный, что ли? – спрашиваю.

– Я этого не говорил. Я сказал, что он большой начальник, на американца похож. А вот чир и пелядка – это настоящие северяне.

Хитрый мужик, думаю, а может, просто притворяется, чтобы веселее было. Я, в общем-то, и сам порою не прочь подурачить какого-нибудь простака, ну и ладно, пусть позабавится, лучше в дураках походить, чем нечаянно обидеть.

Утром и вечером сети проверяем. В свободное от работы время со спиннингом брожу. На третий день Семен Петрович со мной за компанию увязался. Берег-то, я говорил, тяжелый, но километра на два вверх по течению все-таки проникли. Семен Петрович обещал, что впереди хороший ручей будет. По дороге я несколько сижков выдернул, хариуски попадались. И вдруг что-то серьезное схватило. Я никак не ожидал таймешонка зацепить. Место скорее на щучье смахивало. Кидал с пригорка, для профилактики, можно сказать. А когда к берегу подвел, попросил связчика спуститься к воде и помочь. Семен Петрович поднял рыбину за глаза и выбросил на сухое место, а потом увесистой палкой под названием «анальгин» успокоил ее. Вроде все нормально. Дружно сработали. А он с претензиями: почто, мол, такую мелкую рыбу берешь.

Я ему говорю:

– Ты же сам ей «анальгина» выписал, взял бы да отпустил, я бы не обиделся.

– Как же я, – удивляется, – чужую добычу выпущу? Нельзя такое делать.

– Сделал бы вид, что нечаянно получилось, – говорю.

– Нет, – качает головой, – обманывать нехорошо.

Я уж молчу, что не такой уж таймешонок и маленький, вечером из его сетей трех штук почти таких же достали.

А на ручье настоящий таймень схватил. Хвостярой ударил – бурун, как от хорошего мотора, пошел. Но зацепился слабо. Сорвался. И опять я виноват. Даже не я, а вертолетчики. Они всю рыбу блеснами покалечили. А мне – слушай и красней. Правда, такое мы уже проходили. Один приятель из Бахты тоже начал спиннинги ругать. Но тот не остяк – наш, русский. Я, не стесняясь, про его самоловы напомнил, сказал, что вреднее самолова разве что электроудочка. Он смотрит честными глазами, обиженными даже, и заявляет:

– Это же осетр, как его иначе добудешь? А тех, у кого электроудочки, я бы собственными руками топил.

Вот вам, пожалуйста, и критика, и самокритика. Любители электроудочек наверняка собираются топить рыбаков с динамитом.

У Семена Петровича самоловов не было, а про электроудочку он и вовсе не слышал и топить никого не собирался. Ну а поворчать? Как же без этого человеку, посидевшему в кресле начальника.

Так вот и жили. В общем-то мирно. Из щучьих желудков топили жир и макали в него хлеб. Я в бульоне от рябчиков, добытых Семеном Петровичем, отварил окуней прямо с чешуей и уже в двойной бульон зарядил здоровенного язя. Но остяк от тройной ухи отказался. И малосольным хариусом побрезговал. Зато не брезговал куревом, и моего полуторного запаса не хватило на последний день. Но это не впервой, на Семена Петровича и обижаться-то неудобно, а вообще-то я давно пришел к выводу, что самое страшное существо в лесу – это «стрелок».

Погода стояла хорошая, даже слишком. Когда забрасывались на речку, было меньше пяти градусов. А потом солнце вспомнило, что начался июль, и, словно извиняясь за опоздание, раскалило воздух над лесотундрой градусов до двадцати. Комарье проснулось и сразу же принялось размножаться. Ночи напролет пришлось березовые гнилушки жечь в старом ведре. Ставили его в дверях и устраивали дымовую завесу.