Билет до Гавгамел

Однажды мы с ним пришли в библиотеку. Я попросил у библиотекарши Марии Ивановны книгу «Незнайка на Луне» – уже тогда я начал готовиться к полёту в космос. А Антоха попросил книгу Карла Линнея «Философия ботаники». У Марьи Ивановны глаза полезли на лоб: «Кого-кого?» Придя в себя, поинтересовалась: «Зачем она тебе, сынок?» Книги такой, конечно, в сельской библиотеке не оказалось, но об этом случае изумлённая Марья Ивановна поведала всем жителям села, с которыми ей пришлось встретиться в тот памятный для Подберёзкина день. Так и прилипло к Антохе: Карл Линней.

Помню, мы, его одноклассники, с невероятным интересом и напряжением следили за научным поединком Профессора – это было ещё одно прозвище Антона – с биологичкой. Та доказывала, что эволюция каких-то там мух неизбежно привела к укорочению их крыльев, которые стали им мешать в полёте. Антоха же доказывал, что подобное изменение не было неизбежным. На островах в Тихом океане живут такие же мухи с длинными крылышками, которые помогают им удерживаться на земле во время сильных ветров. Сомнение в неизбежности эволюционного прогрессивного развития живых существ приводило в бешенство биологичку. И хотя она в конце концов объявила себя победителем в научном споре, наши симпатии остались на стороне Карла Линнея.

За бабочек Антоха не обиделся. Просто через четыре года поступил в аспирантуру и вскоре защитил кандидатскую диссертацию. Что я раньше знал о водорослях? Только то, что из морской капусты делают салат, богатый йодом. Антон здорово просветил меня. В природе, оказывается, около тридцати тысяч их видов. У них нет стеблей, корней, листьев. Их размеры бывают от долей микрона до шестидесяти метров. Они могут образовывать острова и разрушать военные корабли. Без них не обойтись на космических кораблях (поэтому я запомнил кое-какую информацию о них). Под водой растут целые водорослевые леса, за которыми ухаживают и которые косят с помощью гидросамолётов… Пусть Антоха изучает свои водоросли.

Друзьями во взрослой жизни мы не стали не потому, что я завидовал ему – он стал учёным-биологом, а я не стал космонавтом. Просто нет во мне этого… Мы слишком разные. Я и в детстве метался между правильным, целеустремлённым Антоном и деревенскими хулиганами, которые были мне не менее интересны, чем эрудированный приятель. Я разрывался: мне хотелось быть и правильным, и неправильным одновременно. В конце концов я остался в полном одиночестве. В девчонках я разочаровался ещё в начальных классах. Зависимость от них – я был влюбчивым парнем, – к несчастью, раздражала, поглощала слишком много свободного времени.

Внутренняя раздвоенность и в институте мешала мне. Я разрывался между читальным залом и дискотеками. И ещё эта дурацкая влюбчивость… Сначала я засел за словари, справочники, грамматику, лексику, добросовестно готовился к семинарам. Профессор по истории Латинской Америки с громкой, созвучной его профилю фамилией Латинский предлагал писать дипломную работу с прицелом на аспирантуру. Названия «мачете», «латифундия», «каудильо», конечно, звучали романтично, но заниматься этим всю жизнь? Чур меня!

Одно время меня заинтересовала археология. Я записался в экспедицию в дальние марийские леса. Комаров ещё можно было терпеть, но что потом произошло…

Мы откапывали захоронения древних воинов эпохи Александра Македонского. Нас, студентов, было человек сорок. Каждый находил что-то интересное: черепки, бусы, наконечники стрел, копий, гривны, мечи, части кольчуги, поясные бляхи… Мой напарник Лёшка Вербин откопал голову лошади и тем самым доказал, что это было полукочевое племя. Лёша стал героем раскопок. Все что-нибудь нашли, только не я. Самое интересное, что я откопал кости собаки, сдохшей год назад, и деревянное остриё, которое сначала я принял за древнюю острогу. Оказалось, что это остаток кола, к которому кто-то из местных жителей привязывал козла. Я ухал через неделю с раскопок, и руководитель ничего мне не сказал – проводил сочувствующим взглядом.

Помню бесконечные споры с однокурсником Лёней Мусиным, занимавшимся в основное от учёбы время фарцовкой. Английский он использовал по полной программе. Ездил в Москву, встречался с иностранцами и выменивал на водку – его мать работала в винно-водочном магазине – на сверхмодные тогда джинсы. Я осуждал его безжалостно: «Комсомолец не имеет права так себя вести (мы все были комсомольцами – не все искренними, как я), это спекуляция, обман, преклонение перед Западом…» Я правда тогда так думал. Он парировал: «Деньги – главное в жизни. Они дают свободу. Есть деньги – есть всё. Пройдёт время, и ты сам это поймёшь, моралист-правдолюбец…»

Чёрт, даже время против меня!

Институт мне удалось закончить. Самым трудным оказался экзамен по истории партии. Я никак не мог понять, чем отличался двадцать третий съезд партии от двадцать четвертого и, главное, зачем нужно было это знать.