Билет до Луны

Встреча

В шестнадцать с небольшим меня вызвали к директору на беседу — явно на тему: «Как жить дальше будешь?» В кабинете на удобном дерматиновом диване сидели две незнакомые мне женщины. Та, что постарше, смотрела прямо на меня. Та, что помоложе, отводила взгляд. Директор мимоходом бросила на меня оценивающий взгляд, словно пытаясь предугадать мою реакцию, и без всякого пафоса, как-то невероятно буднично выдала:

— Знакомься. Это твоя мама. И бабушка.

Директорская погрузилась с тишину. Через открытую форточку с улицы слышны голоса. Я цепляюсь за эти звуки, вслушиваюсь. Это не помогает, мысли упорно возвращаются к словам Таисии Ивановны. От того, что она произнесла это совершенно без эмоций, ощущение нереальности только усиливается.

Известие меня ошеломило. Если бы мне в тот момент сказали, что Дед Мороз все-таки существует, я бы удивился меньше. Оказывается, моих родных разыскали, подняв архив. Я сидел словно пришибленный. Смотрел в пол. На полу шевелились мыски моих серых с белыми полосками кроссовок. Они двигались как-то сами по себе. Я сделал попытку на этом сосредоточиться. Но из созерцания облупленной обуви меня вывел голос директрисы:

— Юрий — хороший парень. Наша гордость. Три премии. Наш художник. Аттестат у него тоже хороший. Характеристика отличная.

«Наш». Я повторяю это слово про себя несколько раз. Пытаюсь отгородиться им, как щитом, от двух других слов — «мама», «бабушка». Отвечаю мысленно директору: «Вот так всегда. Когда о тебе говорят, что ты чей-то, ты не свой. Ты — их, детдомовский. А эти люди? Они тоже могут сказать: „Наш"?»

Директриса молчит. Все молчат. Мне интересно, смотрят ли они на меня, но я продолжаю разглядывать мыски кроссовок. По-моему, они стали вести какую-то свою игру: то двигаются влево-вправо, то пристукивают. Чувствую, как уши предательски краснеют, они всегда проделывают этот фокус, когда я волнуюсь.

— Юра, ты домой поедешь? К родителям?

Кроссовки вдруг остановились. Прилипли к полу. Я пытаюсь пошевелить ногой, но ничего не получается. Приклеились. Надо что-то отвечать.

Выдавливаю:

— Угу.

— Вот и славно. Сходи к ребятам. Попрощайся и собери вещи. Ольга Борисовна тебя ждет. Специально пришла, хотя у нее и выходной.

Ольга Борисовна ждет меня внизу, напротив двери. Той двери, которую я открывал и закрывал миллион раз за эти годы. Дверь детдома. Обычная такая дверь, обитая деревянными дощечками. Потом, годы спустя, ее заменят на металлическую, но это ничего не изменит. Она все равно останется дверью в казенный дом.

Моя Ириска (жена), узнав, как я нашел семью, сказала: «А я бы не простила! И не пошла к ним». Не прощать мне даже в голову не приходило. Все эти годы я думал, что я один, как луна на небе. Когда-то Лешка, глядя на желтую, как спелая дыня, луну, сказал: «Эх, купить бы билет до Луны. И смотаться отсюда навсегда».

Я складывал вещи в подаренный Николаем Петровичем большой походный рюкзак. Кстати, я до сих пор беру этот рюкзак с собой на рыбалку. Акварель и кисти отправляются в накладной карман, свитер, старые джинсы, две рубашки, куртка, фотографии и рисунки ложатся в рюкзак. Мольберт я несу в руках как самое ценное. Дядя Коля сдержал обещание и привез мне в подарок мольберт, настоящий, как у художников.

— Юр, ты, если что, забегай. Всегда рады тебе будем. Ни пуха тебе ни пера! — Воспитатели вышли проводить и взглянуть на мою мать.

Я жму руки ребятам. А язык словно к нёбу прилип. В мыслях завис ответ: «К черту!» Неужели я уезжаю отсюда навсегда?..

Мы ехали в машине молча. Вдоль дороги пробегали поля, посадки, поселки. Мне казалось,

что за окном ничего не меняется: одинаковые тополя стоят вдоль трассы. Совсем как мы, детдомовцы. Младших всегда водили в столовую строем. Парами. Эти деревья тоже стоят парами. Я не знал, о чем спросить мать. И надо ли?

В открытую дверь квартиры просунула голову девчонка с двумя тонкими косичками.

— Привет. Я — Лиза, твоя сестра. Мне девять лет. У нас есть еще Ольга, но она приедет только летом с семьей. Она далеко живет, — с ходу выдала она всю информацию.

— Привет. Я — Юра. Хотя ты, наверное, в курсе, что появился братец.

Неловкое молчание постепенно сменилось обычным разговором, который возникает, когда люди накрывают стол к празднику. Они меня ни о чем не спрашивали, а я — их. Мама, отчим, бабушка, сестра. Казалось, что я просто был в лагере на каникулах и вот вернулся домой. А они ждут. В этот день воссоединения с семьей мы разложили большой стол в меньшей из комнат небольшой двухкомнатной квартиры.

— Здесь будет твоя комната.

Я рассматриваю гобелен на стене. Китаец верхом на тигре. Кажется, он собирается убить зверя. Тигр огромен, силен.

— А что это за картина? — спрашиваю я у обретенных родственников.

— «Монах Усунь убивает тигра». Картина Дмитрия Филатова. Тебе нравится?

— Не знаю. У монаха какое-то сосредоточенное лицо. Смотрит так, словно тигр-людоед сожрал его семью.

— Может, так оно и было. Мне этот гобелен на юбилей подарили. На работе, — сказал отчим. — Юра, а ты, мне говорили, рисуешь?

— Да. Немного.